Токсическое явление пробудило в людях творческую фантазию. Одни плели небылицы, другие слушали как зачарованные. Возрастал интерес к слухам, сопровождающимся яркими описаниями, к самым жутким выдумкам. Истинность той или иной истории представлялась нам не более и не менее сомнительной, чем раньше. Зато стало более тонким восприятие. Мы начали восхищаться собственным умением вызывать благоговейный трепет.
Немецкие овчарки. Именно эту утешительную весть я и принес с собой в барак. Мощный корпус, густая темноватая шерсть, свирепая морда, длинный язык, свисающий из пасти. Я представил себе, как они рыщут по опустевшим улицам – неторопливо, настороженно. Имея слух, мы разучились слушать, научившись чуять перемены в потоке информации. Я представил, как в нашем доме они тычутся мордами в чуланы, как стоят торчком их длинные уши, а вокруг пахнет теплым мехом и накопленной энергией.
Почти все в бараке уже спали. Я пошел вдоль тускло освещенной стены. Люди лежали вповалку, забывшись тяжелым сном, и, казалось, испускали через нос один общий вздох. Некоторые шевелились. Пока я пробирался между лежащими почти вплотную друг к другу спальными мешками, на меня широко раскрытыми глазами смотрел ребенок-азиат. Возле моего правого уха мелькали цветные огоньки. Я услышал, как кто-то спустил воду в уборной.
Бабетта свернулась калачиком на надувном матрасе, накрывшись своим пальто. Мой сын спал сидя на стуле, уронив голову на грудь, словно какой-нибудь пьянчуга в пригородном поезде. Я взял складной стул и поставил его подле раскладушки, на которой спали младшие дети. Потом сел и, наклонившись вперед, стал за ними наблюдать.
Они с трудом устроились на тесной раскладушке – кто-то свесил ногу, кто-то руку. На этих нежных, теплых лицах лежала печать абсолютного и бескорыстного доверия, мне не хотелось даже думать о том, что оно может быть оказано человеку недостойному. Как оправдание этой лучезарной надежде и этой слепой вере, где-нибудь должно существовать нечто достаточно величественное и возвышенное, внушающее благоговение. Я переполнился безрассудным благочестием. Всеохватывающее, вселенское чувство, вмещающее бесчисленное множество устремлений и страстных желаний. Оно вызывало в воображении бесконечные дали и грозные, но незримые таинственные силы. Спящие дети напоминали фигуры с рекламы общества розенкрейцеров – фигуры, на которые откуда-то из-за пределов страницы падает луч яркого света. Стеффи слегка повернулась, потом что-то пробормотала во сне. Мне показалось, что-то очень важное. Испытав на себе смертоносное воздействие ниодинового облака, я готов был всюду искать знаки и намеки, некое подобие утешения. Я придвинул стул поближе. Ее лицо, слегка припухшее во сне, могло бы служить лишь для защиты глаз – этих больших, бездонных и понимающих глаз, периодически меняющих оттенки и всегда необычайно живых, восприимчивых к чужому страданию. Я сидел и смотрел на нее. Вскоре она снова заговорила. На сей раз вместо невнятного бормотания я услышал членораздельную речь – однако язык был странный, почти нездешний. Я силился понять. У меня не было сомнений: она пытается что-то сказать, объединить в одно целое элементы определенного смысла. Я ждал, всматриваясь в ее лицо. Прошло десять минут. Она отчетливо произнесла два слова, знакомых и в то же время не вполне понятных – два слова, казалось, имеющих ритуальное значение, часть заклинания или экстатических песнопений:
«Тойота-селика».
Далеко не сразу до меня дошло, что это название автомобиля. Истина поразила меня еще больше. Произнесенные слова были тайн чем-то возвышенным. Они походили на имя некой древней небесной силы, вырезанное клинописью на каменной плите. Они вселили в меня смутное ощущение нависшей угрозы. Но как это могло случиться? Простая фабричная марка, обыкновенный автомобиль. Каким образом от почти бессмысленных слов, которые пробормотала в тревожном сне маленькая девочка, я почувствовал некий скрытый смысл, незримое присутствие чего-то неземного? Она ведь попросту повторяла то, что слышала по телевизору. «Тойота-королла», «тойота-селика», «тойота-крессида». Наднациональные названия, вызванные к жизни компьютером, почти сплошь удобопроизносимые. Часть шума, которым забита голова каждого ребенка, помехи, засевшие так глубоко в подсознании, что их можно исследовать. Каким бы ни был их источник, произнесенные слова на минуту поразили меня своей блестящей трансцендентностью.
В этом я на своих детей полагаюсь.
Я посидел еще немного, понаблюдал за Денизой, понаблюдал за Уайлдером, чувствуя себя человеком самоотверженным и великодушным. На полу лежал свободный надувной матрас, но мне захотелось побыть с Бабеттой, и я примостился рядом с ней, с этим холмиком, способным видеть сны. Пытаясь согреться, она укрылась с головой, спрятав под пальто руки и ноги. Видна была лишь копна волос. Я сразу погрузился в пучину забытья, в глубинные лабиринты сознания, безмолвные и лишенные сновидений.
Казалось, не прошло и нескольких минут, как вокруг поднялся шум и началась суматоха. Я открыл глаза и обнаружил, что Дениза колотит меня по рукам и плечам. Увидев, что я проснулся, она принялась дубасить свою мать. Все вокруг одевались и укладывали вещи. Самый неприятный звук издавали стоявшие снаружи фургончики «скорой». Кто-то давал нам указания, крича в мегафон. Вдали послышался резкий звон, а потом раздались автомобильные гудки – первые жалобные звуки всеобщего гвалта, невообразимой паники: машины всех размеров и типов ринулись к парковой дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114