– Теперь он знает, что не войдет в историю.
– Как и я.
– Но у тебя есть Гитлер.
– Что правда то правда.
– А что есть у Томми Роя Фостера?
– Ну хорошо, обо всем этом он рассказывает тебе в письмах. А ты о чем пишешь, когда отвечаешь?
– О том, что лысею.
Я взглянул на него. Он был в тренировочном костюме, на шее – полотенце, махровые потнички на запястьях.
– Ты знаешь, что сказала бы твоя мама насчет этой игры в шахматы по переписке.
– Я знаю, что сказал бы ты. Ты уже это говоришь.
– Как там твоя мама? Она писала тебе в последнее время?
– Она хочет, чтобы летом я приехал в ашрам.
– А ты хочешь?
– Кто знает, чего я хочу? Кто знает, чего хотят все? Разве можно вообще быть в чем-то уверенным? Разве все это не зависит от химического состава мозга, от сигналов, посылаемых во все стороны, от электрической энергии в коре? Откуда тебе известно, что ты на самом деле чего-то хочешь? Может, это просто какой-то нервный импульс в голове? В каком-нибудь неприметном месте одного из полушарий головного мозга происходит некое незначительное изменение, и вот мне вдруг хочется поехать в Монтану – или не хочется. Откуда мне знать, что я и вправду хочу поехать, что это не результат деятельности каких-нибудь нейронов или чего-то подобного? Может, дело просто в случайном сигнале, полученном спинным мозгом, а я, оказавшись вдруг в Монтане, начинаю понимать, что вовсе не хотел туда ехать. Я не могу управлять процессами, происходящими у меня в мозге, и потому понятия не имею, чего захочу через десять секунд, а уж насчет Монтаны будущим летом и подавно не знаю. Все дело в этих процессах в мозге, и никто понятия не имеет ни о себе как о личности, ни о каком-нибудь нейроне, который попросту либо случайно возбуждается, либо случайно не возбуждается. Не потому ли Томми Рой убил тех людей?
Утром я направился в банк. Там подошел к кассе-автомату, чтобы проверить остаток своего счета. Вставил карточку, ввел секретный код, напечатал запрос. Сумма на экране приблизительно соответствовала моим собственным подсчетам, она тускло высветилась после долгого изучения документов, сложных арифметических действий. Безмерно благодарный, я вздохнул с облегчением. Система помиловала мою душу грешную. Я почувствовал ее поддержку и одобрение. Аппаратное обеспечение системы, ее главное электронное устройство заперто в одном из помещений какого-то далекого большого города. Какая замечательная слаженность действий. Я осознал, что сейчас было засвидетельствовано и подтверждено существование чего-то очень ценного лично для меня – но не денег, отнюдь не денег. Двое вооруженных охранников вывели из банка психически неуравновешенного субъекта. Система была невидима и потому производила еще более глубокое впечатление, вызывала еще большее беспокойство при взаимодействии с ней. Но мы сходились во взглядах, по крайней мере, до поры до времени. Сети, схемы, потоки, гармонии.
11
Я проснулся в предсмертном поту, не в силах совладать со своими мучительными страхами. В самом центре моего существа возникла пауза. Ни желания, ни физических сил вставать с постели и ходить по неосвещенному дому, хватаясь за стены и перила лестницы. Пробираться ощупью, вновь обживать свое тело, возвращаться к жизни. Пот тонкими струйками стекал по моим бокам. Электронные часы на приемнике показывали 3:51. В такие моменты числа бывают только нечетными. К чему бы? Может, смерть закодирована нечетным числом? Существуют ли числа, опасные для жизни, числа, несущие в себе угрозу иного рода? Бабетта что-то пробормотала во сне, и я придвинулся поближе, вдыхая жар ее тела.
В конце концов я уснул, но вскоре проснулся от запаха подгоревших тостов. Должно быть, Стеффи. Тосты у нее подгорают часто, причем она делает это нарочно, когда вздумается. Она любит этот запах, пристрастилась к нему; это самый дорогой для нее аромат. Он доставляет ей гораздо больше удовольствия, чем дым костра, нагар со свечей или запах пороха, который ветер разносит по всей улице, когда Четвертого июля устраивают фейерверк. Стеффи создала свою систему ценностей: подгоревший ржаной, подгоревший белый и так далее.
Я надел халат и спустился вниз. Мне то и дело приходилось надевать свой банный халат и куда-нибудь идти, чтобы серьезно потолковать с кем-нибудь из детей. На кухне были Стеффи и Бабетта. Поразительно. Я думал, жена еще в постели.
– Хочешь тост? – спросила Стеффи.
– На будущей неделе мне стукнет пятьдесят один.
– Это ж еще не старость, правда?
– Я уже двадцать пять лет чувствую себя одинаково.
– Плохо. А моей маме сколько?
– Еще молодая. Ей было всего двадцать, когда мы в первый раз поженились.
– Она моложе Баб?
– Почти ровесницы. Так что не думай, будто я из тех мужиков, которые все время ищут женщин помоложе.
Я и сам толком не знал, кому предназначаются мои ответы – Стеффи или Бабетте. Такое часто случается на кухне, где, как сказал бы Марри, исходные элементы расположены на многочисленных непостижимых уровнях.
– Она по-прежнему служит в ЦРУ? – спросила Стеффи.
– Вообще-то, об этом говорить не следует. К тому же, она всего лишь внештатный агент.
– Что это значит?
– Это значит, что она, как и многие в наше время, занимается этим ради приработка.
– Чем именно она занимается? – спросила Бабетта.
– Ей звонят из Бразилии. Это сигнал к началу работы.
– А потом?
– Она возит по всей Латинской Америке чемодан с деньгами.
– И все? Это и я смогла бы.
– Иногда ей присылают книги на рецензию.
– Я с ней встречалась? – спросила Бабетта.
– Нет.
– А я знаю, как ее зовут?
– Дейна Бридлав.
Пока я называл имя и фамилию, Стеффи повторила их беззвучно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114