Как мы называем такую попытку?
– Нелепой.
Я вошел вслед за ним в супермаркет. Разноцветные вспышки, многоголосый шум океана. Мы прошли под ярким полотнищем – рекламировалась лотерея для сбора средств на какую-то неизлечимую болезнь. Судя по формулировке, можно было предположить, что болезнь достанется тому, кто выиграет в лотерею. Марри сравнил полотнище с тибетским молитвенным флагом.
– Почему я испытываю этот страх так долго, так непрестанно?
– Это же очевидно. Вы не умеете его подавлять. Все мы сознаем, что от смерти нет спасения. Как же мы боремся с тягостным предчувствием неизбежного? Мы подавляем его, скрываем, предаем забвению, гоним от себя. У одних людей это получается лучше, чем у других, – только и всего.
– А у меня может получиться лучше?
– Не может. Некоторые люди попросту не обладают бессознательными инструментами для необходимой маскировки.
– Откуда же нам знать, что подавление происходит, если эти инструменты – бессознательные, а то, что мы подавляем, так искусно замаскировано?
– То же самое говорил Фрейд. Когда упоминал о неясных, грозных фигурах.
Взяв коробку «Хэнди-Рэпа II», Марри прочел надпись жирным шрифтом и изучил штрих-код. Понюхал пакетик супа-концентрата. Данные сегодня убедительны как никогда.
– А вам не кажется, что неспособность к подавлению каким-то образом идет на пользу моему здоровью? Быть может, постоянный страх – естественное состояние человека, и, пытаясь свыкнуться со своим страхом, я ежедневно совершаю геройский поступок, а, Марри?
– Вы чувствуете себя героем?
– Нет.
– Значит, скорее всего, вы не герой.
– Но разве подавление не противоестественно?
– Страх противоестественен. Гром и молния противоестественны. Боль, смерть, реальность – все это противоестественно. Мы не в силах свыкнуться с этими вещами. Мы слишком много знаем. Потому и прибегаем к подавлению, компромиссу и самообману. Так мы и выживаем в этом мире. Таков естественный язык человечества.
Я внимательно посмотрел на него:
– Я делаю зарядку. Поддерживаю спортивную форму.
– Это неправда, – сказал он.
Он помог какому-то старику разобрать дату на обертке булки с изюмом. Мимо плыли дети в серебристых тележках.
«Тегрин, денорекс, селсан-блю».
Марри что-то записал в свою маленькую книжечку. Я смотрел, как ловко он обходит дюжину упавших яиц в разорванной картонной упаковке, из которой сочилось вещество, содержащее много желтка.
– Почему мне так хорошо, когда я с Уайлдером? Совсем не так, как с остальными детьми, – сказал я.
– Вы чувствуете его безграничное «эго», его свободу от всяческих рамок.
– В каком смысле он свободен от рамок?
– Он не знает, что умрет. Не имеет никакого представления о смерти. Вы дорожите этим его счастливым неведением, этой неспособностью сознавать опасность. Вам хочется подойти к нему поближе, дотронуться до него, хочется смотреть на него, вдыхать его запах. Как же ему повезло! Воплощение неведения, всесильный малыш. Ребенок – это всё, взрослый человек – ничто. Подумайте об этом. Вся жизнь человека есть объяснение этого загадочного противоречия. Неудивительно, что мы сбиты с толку, обескуражены, потрясены.
– Не слишком ли вы сгущаете краски?
– Я же из Нью-Йорка.
– Мы делаем красивые, прочные вещи, создаем гигантские цивилизации.
– Блестящие ухищрения, – сказал он. – Замечательные способы ухода от действительности.
Двери раздвинулись по сигналу фотоэлементов. Мы вышли на улицу, миновали химчистку, дамскую парикмахерскую, магазин оптики. Марри снова закурил свою трубку, принявшись с важным видом посасывать мундштук.
– Мы поговорили о способах перехитрить смерть, – сказал он. – Обсудили то, как вы уже пытались применить два таких способа, причем взаимоисключающих. Упомянули о технологии, о железнодорожных катастрофах, о вере в загробную жизнь. Но существуют и другие методы, и мне бы хотелось затронуть один такой подход.
Мы перешли улицу.
– Я полагаю, Джек, что на свете есть два сорта людей. Убийцы и смертники. Большинство из нас – смертники. Мы не обладаем ни особым темпераментом, ни страстностью натуры, ни прочими качествами, необходимыми для того, чтобы стать убийцей. Мы не противимся смерти. Безропотно ложимся и умираем. Но представьте себе, каково это – быть убийцей. Вообразите, как возбуждает – теоретически – убийство человека, с которым вы столкнулись лицом к лицу. Если он умрет, вы будете жить. Убить его – значит получить кредит на жизнь. Чем больше людей вы убиваете, тем больший кредит у вас накапливается. Этим и объясняется огромное количество зверских убийств, войн, смертных казней.
– Вы хотите сказать, что на протяжении всей истории человечества люди пытались отсрочить свой смертный час, убивая других?
– Это же очевидно.
– И это, по-вашему, возбуждает?
– Я теоретизирую. Теоретически насилие – одна из форм переселения душ. Смертник покорно погибает. Убийца продолжает жить. Происходит удивительное уравновешивание. Когда банда мародеров собирает в кучу трупы, она набирается сил. Силы накапливаются так, словно эти люди заслужили милость богов.
– Какое отношение это имеет ко мне?
– Это просто теория. Мы с вами – два профессора, вышедших на прогулку. Но представьте себе прилив первобытной силы при виде поверженного в прах, истекающего кровью врага!
– Значит, по-вашему, при этом человек получает больший кредит, как при банковской сделке.
– Вам грозит небытие. Полное и окончательное забвение. Вас не станет. Не станет, Джек! Смертник примиряется с этим фактом и умирает. Убийца – теоретически – пытается отменить собственную смерть, убивая других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114