Какие ж мы иначе французы, черт подери!
Я, кажется, даже выругался от удовольствия:
— Отличная мысль, орлы, разрази меня бог! Я тоже понесу.
Слева в полумгле неясно вырисовывалась роща. Несколько человек направились туда и вскоре вернулись с ворохом веток, связанных на манер носилок.
— Кто пожертвует шинель? — гаркнул Деляга. — Шинель для хорошенькой девушки, братцы!
Десяток шинелей разом полетел к его ногам. В одно мгновение девушку уложили, закутали в теплую одежду, и шестеро мужчин вскинули носилки на плечи. Я встал впереди, справа, и, честное слово, радовался, что мне тоже дали нести.
Мы приободрились и повеселели, словно пропустив по глотку вина. Посыпались даже шутки. Как видите, одно присутствие женщины уже электризует французов.
Теперь люди шли почти что правильным строем, оживились, согрелись. Пожилой франтирер, державшийся поближе к носилкам, чтобы сменить первого, кто устанет, пробурчал соседу настолько громко, что расслышал и я:
— Я, конечно, уже не молод, но и во мне все кипит, когда я вижу этих чертовых бабенок!
До трех часов ночи мы шли, почти не отдыхая. Потом охранение вновь неожиданно откатилось назад, и отряд моментально залег, темнея на снегу еле заметной полоской.
Я вполголоса подал команду, и позади раздалось сухое металлическое клацанье заряжаемых ружей.
По равнине двигалось нечто странное. Казалось, к нам подбирается какое-то чудовище: оно вытягивалось, как змея, свертывалось в клубок, снова прядало то влево, то вправо, опять останавливалось и опять ползло вперед.
Внезапно эта катящаяся масса оказалась совсем рядом, и я увидел двенадцать уланов, вытянувшихся гуськом и скакавших крупной рысью: они заблудились и отыскивали дорогу.
Я рявкнул:
— Огонь!
Пятьдесят ружейных стволов пробили безмолвие ночи Затем прогремели пять-шесть запоздалых выстрелов, наконец еще один, последний, и, когда разорвалась ослепившая нас завеса вспышек, одиннадцать человек и девять лошадей лежали на земле. Три коня, обезумев от страха, во весь опор мчались прочь; за одним из них волочился труп всадника, зацепившегося ногой за стремя.
За моей спиной кто-то из солдат рассмеялся жестоким смехом. Другой заметил:
— Вот и новые вдовы.
Он, наверное, сам был женат.
Третий добавил.
— Дело нехитрое!
Из-под шинелей, наваленных на носилки, высунулась головка.
— Что случилось? — поинтересовалась девушка.
— Дерутся?
Я ответил:
— Пустяки, мадмуазель. Просто мы прикончили дюжину пруссаков. Она вздохнула:
— Бедняги!
И снова исчезла под шинелями: ей стало холодно.
Мы опять зашагали. Марш длился долго. Наконец, небо посерело, снег посветлел, заискрился, засверкал, и восток начал розоветь.
Издалека донесся оклик:
— Кто идет?
Отряд остановился, и я поспешил вперед, чтобы нас невзначай не приняли за противника.
Мы достигли французских позиций.
Когда мои люди проходили мимо заставы, сидевший на лошади майор, которому я только что доложил о нашем прибытии, заметил носилки и громко крикнул:
— А это что у вас там?
Из-под шинелей высунулось улыбающееся личико в ореоле растрепанных белокурых волос, и девушка ответила:
— Это я, сударь.
Солдаты грохнули хохотом, и наши сердца радостно забились.
Деляга, шагавший рядом с носилками, замахал кепи и завопил.
— Да здравствует Франция!
И, не знаю уж почему, я расчувствовался, все это выглядело удивительно мило и по-рыцарски.
У меня было ощущение, что мы спасли целую страну, сделав нечто такое, чего не мог никто, кроме нас, нечто простое и подлинно патриотическое.
А личико это мне, знаете ли, никогда не забыть, и если бы у меня спросили совета насчет упразднении барабанов и горнов, я предложил бы заменить их хорошенькими девушками — по одной на полк. Это было бы лучше, чем наяривать «Марсельезу». Представляете себе, черт возьми, как воодушевлялись бы ребята, видя рядом с полковником такую живую мадонну!
Он помолчал, вскинул голову и с глубокой убежденностью повторил.
— Что там ни говори, мы, французы, любим женщин!

1 2