Средневековые храмовники приобрели такую власть, что французский король приказал уничтожить их братство, а его рыцарей сжечь на кострах. И именно те немногие, кому удалось выжить, говорят, заложили основы нашего масонского ордена. Как представители многих обществ, масоны были горды собой, сознавая былые преследования.
– Но и замученные до смерти храмовники являются потомками еще более раннего общества, – говорил Франклин. – Родословная масонства восходит к магам древнего мира, к тем каменщикам и плотникам, которые возводили храм Соломона.
Масонскими символическими знаками являются фартук и мастерок каменщика, поскольку это братство высоко ценит логическую точность архитектурных конструкций. Хотя вступление в общество требует веры в некое высшее бытие, новое мировоззрение никому не навязывается, и в сущности братьям даже запрещено обсуждать на собраниях лож религиозные или политические вопросы. Это своего рода философская организация разумных научных исследований, основанная вольнодумцами в противовес давней религиозной вражде между католиками и протестантами. Однако масоны также используют древние мистические обряды и таинственные математические принципы. Они придают особое значение моральной честности и благотворительности, не позволяя догмам и суевериям заразить их разумное учение религиозным консерватизмом. Привилегированность масонского ордена порождает множество завистливых и даже невероятных слухов.
– А почему бы всем людям не вступить в ряды масонов? – спросил я Франклина.
– Слишком много людей с радостью променяли бы разумный мир на удобные суеверия, если бы это успокоило их страх, помогло завоевать положение в обществе и возвеличило над другими братьями, – пояснил мне наш американский философ. – Люди боятся думать. И увы, Итан, честность обычно становится пленницей тщеславия, а здравый смысл легко затмевается алчностью.
Ценя увлечения моего наставника, сам я не добился заметных успехов в масонской ложе. Их церемонии утомляли меня, а масонские обряды казались непостижимыми и бесконечными. Там произносилось много скучных речей, требовалось запоминать нудные ритуалы, надеясь на смутные обещания неких милостей, достижимых только после восхождения по длинной лестнице масонской иерархии. Короче говоря, масонство требовало от меня больше усилий, чем я хотел бы на него потратить. И на следующий год я, с некоторым облегчением покинув Франклина, уехал обратно в Соединенные Штаты, а его рекомендательное письмо и мои знания французского языка привлекли ко мне внимание одного молодого нью-йоркского торговца мехами по имени Джон Джекоб Астор. Поскольку мне посоветовали держаться подальше от семьи Газвиков – Анабелла, учитывая интересное положение, спешно вышла замуж за одного серебряных дел мастера, – я ухватился за предложение поработать с этим торговцем мехами в Канаде. Отправившись с французскими коммивояжерами на Великие озера, я научился стрелять из ружья и охотиться и поначалу даже подумывал связать свое будущее с великим Западом. Но чем дальше мы отходили от цивилизации, тем больше я скучал по ней, причем не по цивилизованной Америке, а именно по Европе. Салун стал спасением от бескрайней дикости. Бен говорил, что Новый Свет вел нас к постижению простой правды, а Старый Свет – к полузабытой древней мудрости, только и ждущей своего очередного открытия. Он всю свою жизнь разрывался между ними, так же как и я.
В общем, я спустился по Миссисипи до Нового Орлеана. Подобный миниатюрному Парижу, приправленному острой американской экзотикой и новыми пороками, он стоял на перекрестке дорог, куда стекались африканцы, креолы, мексиканцы и индейцы чероки, а также шлюхи, работорговцы, американские спекулянты земельными участками и миссионерские священники. Его бурная жизнь пробудила во мне жажду возвращения к городскому комфорту. И я отправился в новое плавание к французским сахарным островам, сладость которых зиждилась на принудительном рабском труде, и впервые осознал настоящий ужас жизненной несправедливости и реальной слепоты построенного на ней общества. Мировоззрение людей отличается не только тем, как человек позволяет себе обходиться с другими людьми, но и тем, как упорно он порой оправдывает свою жестокость.
Оттуда я переправился на «сахарном» корабле в Гавр, где и услышал о штурме Бастилии. Как разительно отличались революционные идеалы от тех ужасов, что мне только что довелось увидеть! Однако нарастающий хаос вынудил меня на несколько лет покинуть Францию, и я зарабатывал себе средства к существованию, служа торговым посредником между Лондоном, Америкой и Испанией. Мои цели были туманными, намерения – неопределенными. Я жил как неприкаянный бродяга.
Наконец, когда террор пошел на убыль, я вернулся в Париж, надеясь ухватить за хвост птицу удачи в его беспорядочном и взбудораженном обществе. В отличие от моей родины во Франции бурлила утонченная интеллектуальная жизнь. Весь Париж казался своеобразной лейденской банкой, батареей, накапливающей зажигательную электрическую мощь. Вдруг именно здесь вновь откроется утерянная древняя мудрость, столь вожделенная для Франклина? К тому же парижские женщины обладали значительно большим обаянием, чем Анабелла Газвик. Если я задержусь здесь, то фортуна, возможно, сама найдет меня.
Но сейчас такой шанс появился у полиции.
Что же делать? Помню, Франклин писал о том, что масонство «побуждало даже заклятых врагов бросаться на помощь друг другу в самые отдаленные районы и в самых разнообразных ситуациях».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153