Раздражение на эту непонятную ситуацию пульсировало во мне так, что совсем скоро переросло в нервную дрожь. Я зажмурилась, набрала в грудь воздуху, резко развернулась на каблуках и грубо спросила у одноглазого севшим от страха голосом:
– Ну? Чего вам надо?
Тип спокойно смотрел на меня, не отводя взгляда, и неторопливо пожевывал блеклыми губами. Теперь, когда я видела его так близко, можно было сказать, что ему лет пятьдесят – пятьдесят пять, что у него правильное, пожалуй, где-то породистое лицо – этого впечатления не отнимала даже жуткая рвано-розовая канавка старого шрама, взбороздившая часть лба, пустую глазницу левого глаза, часть носа и захватившая правый уголок рта. От этого и без того страшное лицо приобретало к тому же и брюзгливое выражение. Стоило мне разглядеть этого типа как следует, как тревога моя сменилась паническим трепетом.
А главное, он молчал! Когда я, почувствовав предательскую дрожь в коленях, совсем уже сиплым голосом повторила свой вопрос и, затравленно бросив взгляд в сторону пустой улицы, приготовилась было по-заячьи запетлять по вечернему бульвару, незнакомец только еще глубже засунул руки в карманы и продолжил смотреть мне прямо в лицо своим единственным, почти неподвижным глазом с точкой зрачка в выцветшем сером круге радужной оболочки. Он был абсолютно спокоен.
На всякий случай я сдернула с плеча и накрутила на запястье ремень своей большой сумки: оружие, конечно, ненадежное, но хоть какое-то средство обороны. Убыстрила шаг – незнакомец не отставал и словно даже и не чувствовал неудобства от того, что его заставили прибавить скорость.
Так он проводил меня до самого подъезда и даже еще некоторое время постоял под козырьком – единственный фонарь хорошо освещал темную фигуру в огромном, не по размеру пальто, с обвисшими к концу дня полями черной шляпы. Спрятавшись за занавеской кухонного окна, я отчетливо различала и самого незнакомца, и его бледное лицо, поднятое к окнам нашей квартиры. Дождь, выродившийся к вечеру в вяло моросящие капли, разогнал всех кумушек нашего двора по диванам, к телевизорам, иначе одноглазый непременно попал бы в зону прострела их любопытства; теперь же колоритный тип остался никем, кроме меня, не замеченным. Так он простоял несколько минут и, засунув руки в карманы, отправился-таки восвояси.
* * *
«Ну привязался, ну дурак, ну спутал он меня с кем-то», – уговаривала я себя, стоя с бьющимся сердцем посреди коридора своей квартиры, не раздеваясь. Всматриваясь в свои блестевшие лихорадочным блеском глаза и пухлые щеки, к которым прилипли неровные пряди рыжих волос, я хотела было произнести вслух и погромче еще что-нибудь столь же успокаивающее, но тут меня весьма невежливо и громко перебил телефонный звонок. Поморщившись, я сдернула трубку.
– Але!
– Юлия Андреевна? Извините, что вынуждена снова вас побеспокоить…
Телефонная трубка дрогнула в моей руке – я почувствовала, как паркет в буквальном смысле уползает из-под ног, в глазах потемнело… Я узнала этот голос.
– …но я все по тому же вопросу, Юлия Андреевна.
Приятный низкий голос замолчал, намеренно интригуя меня долгой паузой.
– Да, – слабо сказала я в трубку и закусила губу, чтобы не расплакаться. По-хорошему, мне следовало бы просто швырнуть трубку обратно на рычаг, а еще лучше – выдернуть телефонный шнур из розетки, вот она, прямо у телефона, совсем рядом, не надо даже тянуться… Но вместо этого я с какой-то мазохистской обреченностью вслушивалась в спокойное дыхание моей собеседницы, хотя все, что она могла и хотела мне сказать, я уже знала наизусть.
– Юлия Андреевна, вы были ТАМ?
– Да, – повторила я.
– Видели?
– Да…
В трубке снова помолчали.
– Юленька, милая… – с каждым словом голос становился все вкрадчивее, он вползал змеей в мое сердце и жалил, жалил, жалил, – милая, ну зачем вы так держитесь за него? Он уже не любит вас, милая моя, отпустите его, освободите, оставьте… Будьте мужественной, дорогая, не надо так цепляться за мужчину. Он будет несчастлив с вами, он любит другую…
Я перестала вслушиваться – перед глазами уже все плыло, нос разбухал от слез. Голос в трубке продолжал журчать, вызывая во мне нервную дрожь. Я осторожно положила трубку рядом с аппаратом и прижалась лбом к холодной стене: ситуация была банальная, примитивная, как раз из тех, что встречаются в плохих дамских романах и кинофильмах про супружеские измены, но вот поди ж ты, я опять, что называется, «повелась». Больше всего хотелось зареветь в голос и начать швырять о стену бьющиеся предметы, но сдерживало сознание того, что за этой стеной проживают очень скандальные и чуткие на громкие звуки пожилые соседи.
Медленно стягивая все у того же зеркала куртку и намокшую от дождя шапочку с помпоном, я безуспешно пыталась отогнать воспоминания о том, что происходило со мной в последние недели. Но эти воспоминания резвились передо мной в воздухе. Резвились и издевались…
…Я никогда не думала, что он может мне изменить. Никогда, никогда я не думала, что он может изменить мне.
Не потому, что я была роковой красавицей с «многометровыми» ногами и телом, до хруста поджаренным с обеих сторон в дорогом солярии, или, допустим, богатой невестой на выданье. Напротив, моя внешность, с которой я бок о бок живу вот уж целых двадцать лет, всегда вызывала во мне стойкое отвращение. Любящие меня люди характеризуют Юлию Воробейчикову как «пухленькую златовласую милашку», но если перевести эту деликатную характеристику в более беспристрастную плоскость – получится «толстая рыжая дура».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10