Слышались корабельные гудки, которыми суда приветствовали порт, покидая его или возвращаясь. Это были контейнерные суда, высокие, нарядные, окруженные большими и малыми парусниками с раздутыми от ветра яркими парусами. С моря всегда дул сильный ветер.
Когда он не мог заснуть, то наблюдал, как спит она. Лицо выдавало ее возраст, он видел морщинки, обвисшую кожу под подбородком, за ушами, под глазами. Одутловатое лицо, резкий запах и посвистывание уже не отталкивали его. В последнее утро в поезде он разбудил ее посвистыванием, как раньше, с удовольствием осторожно прикоснулся ладонями к ее лицу, ощущая его нежность, и после того, как они были близки, он с удовольствием вдыхал под одеялом запах их любви и ее пота. Радовался, что может снова будить ее, что еще не разучился соблюдать ритуалы их любви и что она тоже не разучилась и ничего не забыла. Что их мир спасен!
Он понял, их любовь создала мир, который представлял из себя нечто большее, чем их чувства друг к другу. Даже если чувства ушли, мир этот остался. Краски поблекли, стали черно-белыми, но этот поблекший мир оставался их миром. Они жили в нем и жили порядком этого мира. А сейчас этот мир вновь обрел многоцветье.
Они строили планы на будущее. Это тоже была ее идея. А что если начать перестройку дома? Может, вместо трех детских хватит одной, тем более что дети, а потом и внуки, будут приезжать все реже? Разве он не хотел всегда иметь большую комнату, где мог бы читать и писать книгу, которую планировал написать еще много лет назад и для которой при каждом удобном случае собирал материал? Не начать ли им вместе учиться играть в теннис, даже если из них не получится великих спортсменов? А что с тем предложением поработать полгода в Брюсселе, оно еще действительно? Может, ей взять отпуск на полгода и поехать в Брюссель вместе с ним? Он радовался ее фантазиям и энтузиазму. Он тоже строил планы вместе с ней. Но он, собственно, не хотел ничего менять в их общей жизни, только ничего об этом не говорил.
Он не хотел рассказывать ей о своем страхе перед несделанным, он и сам не знал природы этого страха, почему он возникает и почему с возрастом все сильнее его мучит. Он смутно сознавал, что его страх из нежелания что-то менять. В каждой перемене бремя незавершенного становилось все ощутимее. Но почему? Потому что на перемены необходимо потратить время, а время течет все быстрее и быстрее, убегая от нас. Почему оно убыстряет свой бег? Разве время, в котором живешь в данный момент, как-то соотносится с количеством времени, которое у тебя осталось? Неужели с возрастом время убыстряется потому, что того времени, которое у тебя в жизни осталось, становится все меньше? Не потому ли вторая половина отпуска пролетает быстрее, чем первая? А может, тут дело в конечной цели? В молодости кажется, что время течет слишком медленно, потому что ты с нетерпением ждешь успеха, уважения, богатства, а потом оно начинает ускорять свой бег, так как уже нечего больше ждать от жизни? Или с возрастом это происходит потому, что ты знаешь, что произойдет сегодня, завтра… Может, это как дорога, по которой идешь тем быстрее, чем чаще по ней ходишь? Но тогда он должен хотеть этих перемен. Что, в жизни у него совсем не осталось времени, чтобы потратить его на перемены? Нет, не такой уж он старый!
Она не замечала, что за всеми его возражениями стояло абсолютное отрицание. Но когда он однажды особенно горячо настаивал на одном весьма глупом аргументе, она раздраженно, хотя с улыбкой спросила, а чего же он, собственно, хочет? Продолжать жить так же, как все последние годы?
6
Они взяли напрокат большой автомобиль, кабриолет, с кондиционером, проигрывателем компакт-дисков и прочей электронной дребеденью. Они накупили себе компакт-дисков, и любимых, и первых попавшихся. Когда они въехали на побережье и впервые увидели Тихий океан, она поставила симфонию Шуберта. Он бы с большим удовольствием продолжал слушать американскую радиостанцию, передававшую музыку тех времен, когда он еще учился в школе. С еще большим удовольствием он остался бы в машине, чем вылезать из нее и стоять под дождем. Но симфония была так созвучна дождю, серому небу, свинцовым бьющимся волнам, что он почувствовал: у него нет права нарушать эту созвучность, созданную его женой. Она села за руль, нашла узкую дорожку, ведущую к пляжу. Она побеспокоилась о том, чтобы в багажнике нашлась голубая полиэтиленовая накидка, в которую они завернулись. Они стояли на пляже, вдыхали запах моря, слушали Шуберта, крики чаек и барабанную дробь дождя, смотрели на полоску светлого вечернего неба на западе. Воздух был хотя и прохладным, но тяжелым и влажным.
Через какое-то время ему стало душно под накидкой, он секунду постоял в нерешительности под дождем, потом вдруг решился, пошел по песку к воде, зашел в нее по щиколотку, потом глубже. Вода была холодной, промокшие туфли – тяжелыми, мокрые брюки прилипали к ногам, не было ничего от той легкости, которую обычно испытываешь в воде, но все же ему было хорошо, и он хлопал руками по воде и бросался в набегавшие волны. Вечером, когда они уже лежали в постели, его жена все еще восхищалась этой его «спонтанностью». Сам он был скорее испуган и ужасно смущен.
Они выбрали для своего путешествия правильный распорядок, проделывали в заданном ритме ровно по сотне миль в день, забираясь все дальше на юг. Они бездельничали по утрам, в пути часто делали остановки, посещали национальные парки и виноградники, часами бродили по пляжу. Останавливались там, где их застала ночь, то в дрянном мотеле на хайвэе с большими комнатами, пахнущими дезинфицирующими средствами, с привинченными к консолям на высоте человеческого роста телевизорами, то в жилом доме, где предлагали постель и завтрак.
1 2 3 4 5 6 7