Сейчас таких кинотеатров уже нет, но то же самое происходит, если мы включаем телевизор, когда там уже начался какой-нибудь фильм. Только в этом случае один и тот же фильм не показывают два раза подряд, и нам остается только та версия, которую дополнило наше воображение. Как понял Only You историю Пойнса, Фальстафа и Генрихов Ланкастерских, короля и принца? Почему она произвела на него такое сильное впечатление в ту его бессонную ночь? А вот я в ту мою бессонную ночь не видел ни начала, ни конца фильма с Макмюрреем и Стенвик, я даже их диалогов не слышал – видел только субтитры, но не читал их: я слишком был занят собственной историей, которая только начиналась».) – Деан глубоко вздохнул: ему нужно было перевести дух, успокоиться после этой речи, в которой на смену обычному его хладнокровию пришло возбуждение. – Так что вы совершенно правы: этот день я никогда не забуду.
Тельес молча курил свою трубку, пристально глядя на своего зятя, а тот не выдержал этого взгляда и, как только закончил говорить, начал искать глазами метрдотеля, чтобы попросить счет (именно такой знак он ему подал), словно хотел этим положить конец разговору или, по крайней мере, сменить тему. «Ему, наверное, очень трудно сдерживаться, – подумал я. – Вероятнее всего, он потом захочет встретиться с Луисой и выговориться – ведь она все знает». Луиса, казалось, раскаивалась, что завела этот разговор. Она ни разу не прервала Деана, она больше не торопила его с принятием решения – несколько дней ничего не изменят. На Тельеса слова Деана тоже, казалось, произвели впечатление – он задумался и только попыхивал трубкой. Но до конца перецедить его не удалось: он просто ждал, пока улягутся сомнения и с новой силой нахлынет прежняя обида, снова станет понятно, кого следует винить. Когда Деан, не выдержав, отвел взгляд, он опять нахмурился и сказал:
– В любом случае тебя здесь не было. И она не смогла тебе позвонить. Или, может быть, просто решила не звонить тебе, зная твое легкомыслие и равнодушие. Может быть, боялась, что ты назовешь ее паникершей и пальцем для нее не шевельнешь, даже не предупредишь нас, даже не позвонишь врачу. Она ведь хорошо тебя знала. И мы все тоже знаем, что на тебя нельзя рассчитывать, – он снова употребил форму множественного числа, но сейчас это «мы» не включало в себя его зятя, – и сейчас нас действительно почти ничто не связывает. Когда что-нибудь произойдет со мной, можешь быть в Лондоне, в Тампико, на Пелопоннесе или еще где-то, – я знаю, что тебя в любом случае не окажется рядом. И не вздумай платить по счету: меня здесь знают.
Деан спрятал бумажник, который достал после того, как позвал метрдотеля. Надо полагать, он был сыт всем этим по горло. Иногда единственный способ сохранить самообладание – встать и уйти. Складки на его лбу прорезались глубже – когда он состарится, лицо у него всегда будет таким. Его энергичный подбородок подрагивал, глаза цвета пива сверкали – впрочем, это могли быть отблески бушевавшей за окном грозы. Глаза его были широко раскрыты и смотрели сухо и жестко. Он встал, взял свой плащ, надел его и сунул руки в карманы:
– Если платить буду не я, то ждать мне незачем. Я спешу. До свидания, Хуан. Луиса, мы после поговорим. Всего хорошего.
Он не выпил кофе. Его последние слова были обращены ко мне, и я, чтобы не показаться невежливым, ответил ему: «До свидания». Он поцеловал Луису (она сказала ему: «Увидимся дома», – как будто у них был теперь общий дом). Тельес ничего не сказал. По пути к выходу Деан попрощался с метрдотелем, и тот проводил его и открыл ему дверь: родственник дона Хуана заслуживал особого внимания. Он поднял воротник плаща перед тем, как нырнуть под дождь, с трудом протиснулся сквозь толпу у входа. Я подумал, что мне не удастся проследить за ним после обеда, если я захочу сделать это. Так что если, когда мы выйдем из ресторана, мне захочется проследить за кем-то из них, я смогу пойти только следом за Луисой. Мне все равно нечего было делать – на эту неделю я не запланировал ничего, кроме работы с Тельесом, сценарий для телесериала мог и подождать. Его можно было вообще не писать – все равно за него заплатят. Тельес выпил свой кофе (наверняка уже холодный), выпил одним глотком, как водку. Потом снова вспомнил обо мне и сказал, словно извиняясь:
– Моя дочь не смогла позвать на помощь, – объяснил он, как будто я сам не догадался. – Врачи говорят, что ее нельзя было спасти. Но у меня сердце разрывается, как подумаю, что никого не было с ней рядом, когда она умирала, как страдала она от того, что ребенок останется один и о нем некому будет позаботиться. – С уходом Деана он больше не казался суровым и гневным. – Я не могу это вынести.
– Странно то, папа (я вам это уже не раз говорила), – сказала Луиса (и это «вам» впервые относилось ко мне; она хотела сказать, что говорила ему, а мне объясняла это в скобках – не станет же дочь обращаться к отцу на «вы»), – что нам она тоже не позвонила. Предположим, Эдуардо в Лондон она позвонить не могла, но нам-то могла! Однако не позвонила. – Мне казалось, что она хотела оправдать Деана и не выдать при этом свою покойную сестру. Она явно сочувствовала Деану. Немного подумав, Луиса прибавила: – Возможно, она не знала, что умирает, думала, что это скоро пройдет, и не хотела никого беспокоить ночью. Если она не предполагала, что умрет, ей не было так страшно. Страшно бывает, когда это предполагаешь. И знаешь.
Мне захотелось сказать Тельесу: «Она была не одна, поверьте мне, я точно это знаю. Ей не было так страшно, потому что она не сразу поняла, что умирает, а когда поняла, сказала мне: „Обними меня, пожалуйста, обними меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114