Сосед не мог позвать на помощь – он прикован к постели, – но видел все из окна своей спальни.
– Не может быть! – заговорил на все лады хор.
– Но самое интересное – это то, как повела себя седьмая курица, та самая, которая не была умерщвлена, – продолжал Бленкинтроп, неторопливо закуривая.
Робость покинула его, и он начал осознавать, что стоит только набраться мужества и начать, как ложь покажется легкой и доступной.
– Шесть загипнотизированных куриц были миноркской породы, а седьмая – гуданской, с пучком перьев, прикрывающим глаза. Она вообще змею не видела, поэтому понятно, что в отличие от других гипнозу не поддалась. Она только видела, что на земле что-то извивается, подошла и заклевала это до смерти.
– Вот это да! – воскликнули все хором.
В продолжение последующих дней Бленкинтроп узнал, как мало значит утрата самоуважения для того, кто добился признания. Его история попала на страницы одной из газет, посвященных вопросам птицеводства, а оттуда перекочевала в один из ежедневных листков в качестве информации, представляющей всеобщий интерес. С севера Шотландии некая дама прислала письмо, в котором поведала о подобном же происшествии. Она явилась свидетельницей того, как повстречались горностай и шотландский тетерев. Кажется, ложь почему-то гораздо менее предосудительна, когда ею можно прикрыться.
Какое-то время интерпретатор истории про седьмую курицу сполна услаждался своей новой репутацией фигуры значительной, человека, который принял непосредственное участие в удивительных событиях, происшедших при его жизни. Но потом он почувствовал себя несколько неуютно, будучи отодвинут на задний план вследствие неожиданного преуспеяния сделавшегося важным лицом Смита-Пэддона, своего ежедневного попутчика, младшую дочку которого задел автомобиль, принадлежавший актрисе театра музыкальной комедии. Самой актрисы в тот момент в машине не было, но она появилась на многочисленных фотографиях в иллюстрированных изданиях, и со страниц журналов она интересовалась здоровьем Мейзи, дочери Эдмунда Смита-Пэддона, эсквайра. Увлеченные этой историей попутники Бленкинтропа обнаружили едва ли не неучтивость, когда тот попытался объяснить им, почему не пускает в свой курятник ни змей, ни соколов.
Горворт, которому он тайком излил душу, дал ему тот же совет, что и прежде.
– Придумай что-нибудь.
– Да, но что?
В вопросе послышалась готовность дать на него ответ, что свидетельствовало о значительном сдвиге нравственной позиции.
Спустя всего лишь несколько дней Бленкинтроп пересказал всегдашним попутчикам главу из истории своей семьи.
– Странная вещь приключилась с моей тетушкой, с той, что живет в Париже, – начал он. (У него было несколько тетушек, но географически все они были разбросаны по Большому Лондону.) – На днях, отобедав в румынской дипломатической миссии, она села посидеть на скамью в Буа.
Каким бы живописным ни стал рассказ вследствие притянутого за уши дипломатического «блеска», с этого момента он уже не воспринимался как летопись текущих событий. Горворт предупреждал своего ученика, что так и случится, однако энтузиазм, присущий всем ученикам, взял верх над осмотрительностью.
– Ее чуточку клонило ко сну, – видимо, на нее подействовало шампанское, которое она не привыкла пить в середине дня.
Сдержанный ропот восхищения охватил слушателей. Тетушки Бленкинтропа не привыкли пить шампанское даже в середине года, рассматривая его исключительно как аксессуар к Рождеству и Новому году.
– Какое-то время спустя проходивший мимо нее некий представительный господин остановился, чтобы закурить сигару. В этот момент сзади к нему подошел молодой человек, вынул шпагу из трости и нанес ему с полдюжины ранений. «Мерзавец, – крикнул он своей жертве, – вы меня не знаете! Я Анри Летюрк». Пожилой мужчина вытер кровь, заливавшую его одежду, обернулся к нападающему и произнес: «И с каких это пор преднамеренное убийство считается поводом для знакомства?» После чего закурил-таки сигару и пошел прочь. Моя тетушка намеревалась было позвать полицию, но, увидев, с каким равнодушием главное лицо этой истории восприняло происшествие, она почувствовала, что вмешательство с ее стороны может показаться дерзостью. Разумеется, вряд ли нужно говорить о том, что все это она приписала действию теплого, нагоняющего дремоту дня и шампанского из дипломатической миссии. Но самое удивительное в моем рассказе впереди. Спустя две недели в той же части Буа шпагой, вкладывающейся в трость, был заколот управляющий банком. Его убийцей был сын уборщицы, когда-то работавшей в этом банке. Управляющий уволил ее с работы за хроническое пристрастие к спиртному. Убийцу звали Анри Летюрк.
С этого момента Бленкинтропа со всеобщего молчаливого согласия признали как своего Мюнхгаузена. Его попутчики не жалели усилий, ежедневно вызывая его на разговор, всякий раз являвшийся испытанием их доверчивости. Бленкинтроп, убаюканный неверно истолкованным вниманием впечатлительной аудитории, старался изо всех сил и обнаруживал изобретательность, удовлетворяя ее требование услышать нечто невероятное. Дакби рассказал забавную историю о ручной выдре, для купания которой в саду был устроен бассейн. Она принималась тревожно скулить, когда вода в нем поднималась выше обычного уровня. Однако история эта явилась лишь жалкой пародией на более изощренные усилия Бленкинтропа в жанре рассказа. И вот пришло возмездие.
Возвратившись как-то вечером домой, Бленкинтроп застал свою жену за картами.
– Старый добрый пасьянс?
1 2 3