Не могу же я сама закончить прическу. Я не знаю, как это делается. Как же мне быть? Это бесчестно!
– Именно бесчестно, – согласилась Ричардсон. – Я стойкий консерватор, и, простите, вся эта социалистическая чепуха выводит меня из терпения. Это тирания, вот что это такое, но мне надо зарабатывать на жизнь, как и всем другим, и я должна поступать так, как решит профсоюз. Без разрешения забастовочного комитета я больше ни к одной булавке не притронусь, даже если вы вдвое повысите мне жалованье.
Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Кэтрин Мэлсом.
– Хорошенькое дельце! – вскричала она. – Слуги без предупреждения устраивают забастовку, а я остаюсь в чем есть! Я не могу в таком виде появляться на людях!
Коротко взглянув в ее сторону, Софи согласилась, что нет, не может.
– Они что, все бастуют? – спросила она у своей служанки.
– Все, кроме тех, кто работает на кухне, – ответила Ричардсон. – Те принадлежат к другому профсоюзу.
– Хоть насчет ужина не надо беспокоиться, – сказала Софи. – Спасибо и на этом.
– Какой там ужин! – сердито фыркнула Кэтрин. – О каком ужине ты говоришь, когда мы не можем на нем присутствовать? Посмотри на свою прическу и посмотри на меня! Нет, лучше не делай этого.
– Без служанки тебе не обойтись, это я по себе знаю. А твой муж может тебе чем-то помочь? – в отчаянии спросила Софи.
– Генри? Ему еще хуже, чем нам. Его слуга – единственный человек, который что-то понимает в этой дурацкой новомодной турецкой бане, которую Генри повсюду возит с собой.
– Один вечер он мог бы обойтись и без турецкой бани, – сказала Софи. – Без прически я не могу появиться на людях, а вот турецкая баня – это уже роскошь.
– Дорогая моя, – заговорила Кэтрин с пугающей горячностью, – Генри уже был в бане, когда забастовка началась. В бане, понимаешь? Он и сейчас там.
– А что, он из нее не может выйти?
– Он не знает, как это сделать. Стоит ему повернуть ручку с надписью «выход», выходит лишь еще больше горячего пара. В этой бане два вида пара – «терпимый» и «едва терпимый». Он им обоим дал выход. Наверное, к настоящему моменту я уже вдова.
– Но я просто не могу отослать Гаспара, – застонала Софи. – Где мне раздобыть другого специалиста по омлетам?
– А вот где мне раздобыть другого мужа, похоже, никого не интересует, – с горечью проговорила Кэтрин.
Софи решила капитулировать.
– Иди, – сказала она Ричардсон, – и скажи забастовочному комитету, или кто там руководит всем этим делом, что Гаспар с настоящей минуты уволен. И попроси Гаспара зайти в библиотеку, я рассчитаюсь с ним и извинюсь, как смогу, а потом лети назад и заканчивай прическу.
Спустя примерно полчаса Софи разместила гостей в главной зале, прежде чем отправить их в столовую. Если не считать того, что лицо Генри Мэлсома имело оттенок спелой малины, который иногда можно увидеть на лицах актеров в домашних спектаклях, иных внешних проявлений кризиса, с которым кое-кто из собравшихся только что столкнулся – и который преодолел, – не наблюдалось. Однако напряжение было слишком сильным, чтобы кое-кого не вывести из душевного равновесия. Софи сама не понимала, что говорила своему знатному гостю, и к тому же со все возраставшей частотой она бросала взгляды в направлении главных дверей, откуда должно было последовать долгожданное объявление, что ужин подан. Время от времени она посматривала и в сторону зеркала, в котором отражались ее чудесно убранные волосы, – точно так же страховщик глядит с благодарностью на опоздавшее судно, которое благополучно вошло в гавань по окончании гибельной бури. И вот двери раскрылись, и дворецкий наконец-то вошел в залу. Однако он не стал оповещать собравшихся, что банкет готов. Его послание было обращено к одной лишь Софи.
– Ужина не будет, сударыня, – серьезно произнес он, – слуги на кухне прекратили работу. Гаспар состоит членом союза поваров и кухонных работников, и как только они узнали о безотлагательном увольнении, то в ту же минуту забастовали. Они требуют немедленного восстановления на службе и принесения извинений союзу. Могу к этому добавить, сударыня, что настроены они весьма решительно. Мне пришлось даже отдать им карточки с именами гостей, которые уже были разложены на столе.
По прошествии восемнадцати месяцев Софи Шаттель-Монкхайм начинает снова посещать свои любимые места и встречаться со старыми товарищами, однако она должна быть очень осторожна. Врачи не рекомендуют ей бывать там, где что-то может ее взволновать. Например, ей противопоказаны съезды гостей или конференции Фабианского общества. Сомнительно, впрочем, чтобы она и сама хотела их посещать.

1 2