– В городе Иоме, – сказал Кросби, – в Южном Афганистане, где мне случилось родиться, жил китайский философ, любивший повторять, что быть совершенно без денег – одно из трех основных благ для человека. Я не помню, какие два другие блага он называл.
– Осмелюсь вас спросить, – произнес незнакомец голосом, в котором не прозвучали нотки почтения к памяти философа, – а жил ли он так, как учил жить других? Вот в чем все дело.
– Он жил счастливо, хотя почти не имел денег, – сказал Кросби.
– Тогда, наверное, у него были друзья, охотно помогавшие ему, когда он испытывал затруднения, как я в данный момент.
– В Иоме, – сказал Кросби, – вовсе не обязательно иметь друзей, чтобы получить помощь. Любой житель Иома всегда поможет незнакомцу, что само собой разумеется.
На сей раз седобородый посмотрел на него с неподдельным интересом. Наконец-то разговор принял благоприятный оборот.
– Если бы кто-то, скажем, я, оказавшись в незаслуженно трудном положении, попросил у жителя города, о котором вы говорите, небольшую ссуду на несколько дней, чтобы преодолеть временное денежное затруднение, пять шиллингов или, может, даже большую сумму, дали бы ему ее как нечто само собой разумеющееся?
– Прежде всего, – сказал Кросби, – его отвели бы в винный погребок и угостили квартой вина, а затем, после непродолжительной беседы на возвышенные темы, вручили бы желаемую сумму и распрощались с ним. Простая сделка совершается замысловатым путем, но на Востоке все пути замысловаты.
Глаза его слушателя засверкали.
– Увы! – воскликнул он с нескрываемой усмешкой в голосе. – Я полагаю, что, покинув свой город, вы позабыли обо всех этих благородных обычаях. Наверняка вы им больше не следуете.
– Ни один человек из тех, кто когда-то жил в Иоме, – пылко возразил Кросби, – и помнит его зеленые холмы, покрытые абрикосовыми и миндальными деревьями, холодные воды, которые, ласково журча, спускаются с заснеженных вершин и стремительно бегут под маленькими деревянными мостиками, тот, кто помнит все это и хранит воспоминание об этих красотах, тот никогда не забудет ни одного неписаного закона этого края или его обычаи. Для меня они столь же обязательны, как будто я по-прежнему живу в этом благословенном месте, где прошла моя молодость.
– А если я попрошу вас о небольшой ссуде… – вкрадчивым голосом заговорил седобородый, придвигаясь к нему поближе и лихорадочно подсчитывая, какую сумму можно запросить без риска получить отказ, – если бы я обременил вас, скажем…
– В любое другое время – пожалуйста, – сказал Кросби. – Однако в ноябре и декабре представителям нашего народа строго-настрого запрещено давать и получать ссуды или подарки. Об этом даже говорить не принято. Считается, что это приносит несчастье. Поэтому давайте прекратим разговор на эту тему.
– Но ведь еще только октябрь! – громко воскликнул проситель и едва не заскулил, когда увидел, что Кросби поднялся. – Еще восемь дней до конца месяца!
– Афганский ноябрь начался вчера, – строго произнес Кросби, и через минуту он уже шагал через Гайд-парк, оставив рассерженного, что-то недовольно бормочущего собеседника на скамейке.
«Ни одному его слову не верю, – говорил он про себя. – Все это гнусная ложь, от начала до конца. Надо было так и сказать ему в лицо. Еще афганцем назвался».
Проклятия, источаемые им в продолжение последующей четверти часа, лишь подтвердили истинность поговорки, гласящей, что настоящие профессионалы редко находят общий язык.

1 2