– Что же со мной может случиться? Не сегодня родилась.– О том я и думаю, что дома ты все норовила с парнями спать, так вот…– Ну так разве что случилось? Ничего ведь не случилось. А что там у Антса особенного?– Все-таки есть, доченька. Когда старый Антс помоложе был, он даже скотницам проходу не давал, а о тех, кто в доме жили, что и говорить.– Антс ведь нынче стар стал.– Да сынок-то Антсов молод. Он, слыхать, в отца пошел – портит девушек; ну и тебя испортит, если не убережешься.– Этот-то черешок? – воскликнула Майя и принялась от души смеяться. – Разве он мужчина? Я его одной рукой отколочу.– Если захочешь – конечно.– Почему бы мне и не захотеть!– Ну, тогда ладно. Я к тому говорю, чтобы ты знала, как и что. Ведь я выросла и видела все своими глазами. И посейчас у Антса не лучше стало, все одно и то же: нажрутся сытной пищи, и сами не знают, чего хотят и что делают. Вот как там. Бык и тот заревет, а конь ржать примется, если корм хорош, а делать нечего.– Ты, мать, говоришь так, словно мы скоты.– Не знаю я, кто мы такие, а говорю про то, что сама видела и своими ушами слышала.– Нынче не те времена, – сказала Майя, пытаясь опровергнуть все материнские доводы.– Времена иные, а люди те же, – ответила дочери мать.Так Майя ушла из дому.– Когда обещала проведать? – спросил Юрка у жены после ухода дочери.– Кто ее знает, – ответила Юла. – Чего об этом спрашивать! Плохо будет – придет и незваная; хорошо заживет – не придет, хоть зови ее. Так уж заведено у людей. Только скотина к дому идет, как ни хорошо ей на чужой стороне.Однако Майя вскоре пришла, и не потому, что ей было плохо, а просто захотела рассказать, как ей хорошо у Антса: работа легкая, чистая, а еда-то какая, и на чем она спит, и по каким комнатам разгуливает, и какие тонкие речи ведет!Рассказы Майи и ее радость были, видно, не с ветру взяты. О том же говорила новая одежа дочери, более ладная и легкая, чем взятая из дому.– Избалуешься там, и ничего путного из тебя не выйдет, – сказала Юла, оглядев и выслушав дочь.– Сделают из девки барыню, – добавил Юрка.Спустя некоторое время, когда Майя второй раз пришла домой, казалось, что ее прежнее радужное настроение немного омрачено, и дома она ничем не была довольна, словно злилась на Пекло. Когда мать взяла старую битую миску, чтобы положить в нее картошку, Майя выхватила ее из Юдиных рук и швырнула в угол. Миска разбилась вдребезги.– Вот как у нас поступают с битыми вещами, – сказала Майя.– Батюшки мои! – чуть не плача воскликнула мать, подбирая в углу черепки. – Что это тебе взбрело посуду бить!– Она и без того битая была.– Неправда. Как же в ней кашу и картошку держали? Для супа и молока она, верно, не годилась.– Вы тут живете, как в Ноевы времена. Уходила я – на столе битая миска стояла, вернулась – та же самая стоит. Не могу я больше терпеть этой старой миски.– Сказала бы сразу, что не терпишь, я бы другую поставила, у меня есть целехонькая. А ту миску в самый первый день, как я ее у барахольщика раздобыла, кошка со скамьи опрокинула. Треснула миска, да так с трещиной до сих пор и служила, и дальше бы сгодилась, не доконай ты ее вконец. Я в тот раз кошку бранила: ишь глупая тварь – миску опрокинула; а теперь выходит, что наше дитя глупое – своими руками миски бьет. У кошки в ту пору, когда она самую что ни на есть новую миску надбила, котята были, а с тобой что, Майя, приключилось, с чего ты разошлась?– Что ж, по-твоему, со мной могло приключиться?– Почем я знаю. Но ежели ты такой барыней стала, что дома вещи бьешь, то лучше не ходи к нам.– А мне хочется ходить.– Зачем же швыряться, если домой тянет?– Что поделаешь, не выношу я эту битую миску.– Так не ходи сюда, – у нас немало добра с изъяном.Майя больше не приходила. Как ушла тогда, так вовек и не воротилась. Пришлось Юрке самому ехать за нею, потому что Юла хотела, чтобы ее первая дочь отправилась в свой вечный путь из отчего дома, через родной порог, через ворота, где она бегала и резвилась ребенком. Вот и пришлось Майе сначала отъехать подальше от церкви, а затем снова повернуть назад, к кладбищу. Ехали они вдвоем с отцом; Майя, вытянувшись, лежала в телеге, Юрка шагал рядом, размышляя и бормоча про себя:– Вон она какая, жизнь-то человеческая: была у меня телега на деревянном ходу, а нынче – на железном, но недолго думая отдал бы я железные оси и взял бы опять деревянные, лишь бы дочка моя сидела в телеге.Это, собственно, и было у Юрки единственной ясной мыслью, когда он шел рядом с телегой и порой утирал слезы. Дома ждала их Юла, – она хотела узнать подробно, что на самом деле случилось с ее Майей, ее первой дочерью. Но, насколько можно было понять из Юркиных слов, ничего как будто не произошло, – девушка истекла кровью, только и всего: забилась в солому на сеновале и больше уж не встала.– Что за кровь неуемная: как пошла, так и не остановить?– Известно что – девка ведь…– Боже мой! – закричала Юла. – С кем же?– Спроси поди. Теперь конец – не ответит.– Другие-то разве не знают?– Думаешь, скажут, если и прознали?– Ну да, у Антса всегда так: знать не знаем, ведать не ведаем, словно всем рты позатыкали. А коли так, стало быть или сам старик, или молодой Антс. Будь кто другой – не держали бы язык за зубами.– Узнать бы – кто, уж я ему, гусаку, шею вдвое скручу, – сказал Юрка.– Брось, не сходи с ума, старик! Что тогда с нами станется? – испугалась Юла.– Сверну ему глаза на затылок! – выкрикнул Юрка.– Как же так вышло? Скинуть девушка хотела, что ли?– Вроде бы так.– Не сама же она?– Говорят, будто сама.– Пусть не врут. Небось без Купу-Кай не обошлись.– Ну, – если Кай – тут ей и конец.– Дочка-то дуреха, – ну принесла бы ребенка к нам, я бы его вырастила хоть на коровьем молоке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74