Окно запотело; он смотрит через плечо, поворачивает на шоссе налево, потом щурится, глядя на дорогу, и прибавляет скорости.
– Кто ей показал, как залезть на крышу?
Дождь размеренно хлещет по «дворникам»; холодные капли попадают в машину и падают ему на висок, охлаждая боль, сжигающую его мозг.
– Я.
И серые облака над нами превращаются в черные тучи.
Глава 36

Хороший хирург не назначает пациенту лишние анализы и не подвергает ненужным строгостям.
Из-за вечернего дождя темно, и только желтая полоска, окаймляющая границы города, показывает, где садится солнце. У меня отяжелели руки и ноги, я лежу на крыше и пытаюсь вспомнить, как это, когда тепло.
Потом я закрываю глаза и опять падаю.
Послеоперационные реакции: эйфория, нарушения речи и зрения, слабость, возбуждение, тремор, сильные конвульсии, нескоординированные движения мышц, кратковременные галлюцинации, дезориентация.
Уже почти стемнело, серые дождевые тучи, и ночь практически проглотили желто-розовое кольцо. Все намокло, даже камешки, налипшие на мою руку.
«Давай же, мы почти на месте».
Я медленно добираюсь до двери, стараясь не слушать ее приказов, стараясь держаться подальше от края крыши. Наконец я доползаю до двери, кладу руки на ее гладкую поверхность и подтягиваюсь вверх. Меня прорезает боль, шея качается на позвоночнике, а пустота, которая когда-то была моим желудком, слипается, и все мое тело складывается, как аккордеон.
Когда я вытягиваю его вверх, все ощущения исчезают. Я тянусь пальцами к щели между кирпичной кладкой и металлической рамой двери, просовываю их, царапая кожу. Потом я замечаю, что тучи расходятся, и вижу, как в просвет выглядывает первая ночная звезда. Ты бы ее не пропустил, если бы не смотрел в другую сторону.
«Где же твои спасители?»
«О ком это ты?»
«О твоей сестре, матери, Соле».
«Молчи, они придут. Смотри, смотри, вон звезда. Смотри внимательно».
Между песнями и криками у меня в голове я слышу автомобильные гудки, музыку, которая просачивается из квартир и машин. Я слышу, как девчонки обсуждают по телефону планы, как течет вода в душевых кабинках. Звуки ночи смешиваются. Лед бросают в пустые стаканы, в первый долгожданный раз после тяжелого трудового дня.
И в ночи больше нет холода, а от асфальта исходит, поднимается теплая масса, словно какой-то невымерший динозавр, желающий вернуть свое величие. Я запрокидываю голову до самого позвоночника и снова смотрю на ту единственную звезду, которая светит на меня, а я вишу между небом и землей. Пытаясь не свалиться с края вертящейся земли, я мягко отцепляю руки и подползаю к внешнему выступу крыши.
«Нет».
Я ползу вдоль края крыши, и мокрые камешки прилипают к лицу и рукам, и сырой гудрон пристает к ладоням, как жвачка. Мокро, должно быть, я вымокла насквозь. Выступ крыши врезается мне в бедро, будто нож разрезает бифштекс. Смутное ощущение боли помогает ногам толкать меня дальше по крыше, через сигаретные окурки, стекла и банки из-под газировки. Я останавливаюсь и дергаю себя за клочки волос, чтобы стряхнуть оцепенение, чтобы почувствовать что-нибудь другое. Я цепляюсь за бетон, у меня на зубах скрипят камешки, я отталкиваюсь ногами, пусть запутанная машина моего организма разбирается сама.
«Ну-ка, доктор, как это называется! Давай – сломанная ключица, порванные ткани, проколотое легкое».
«Когда-нибудь людей будут делать из стали, но пока, возможно, мне придется сломать кости».
Потом ее голос. Нежный.
«Закрой глаза».
Меня рвет на крыше, я слышу, как рвота плюхается на тротуар. Я сую руку в рот, чтобы достать ядовитый вкус жирной еды и желчи.
«Я думала, мы с тобой в одной команде…»
«Разве ты не этого хотела? Разве ты не хотела убить меня?»
Я бью себя в грудь, чтобы вбить немного воздуха. Потом поднимаю свое несчастное рваное тело на четвереньки. Кругам мокро от старого дождя, от слизи, крови, желчи. Папа, папа, мне сегодня плохо, не смотри на меня, пока я тут. Я свисаю с края, у меня дрожат локти, подколенные чашечки вспотели. Мелькает вспышка, освещая мир костяным белым светом, и на миг я все вижу: белье висит в небе, любовники на пожарных лестницах, прижатые к перилам, мокрые кошки дрожат под летним дождем. Я вижу ее, наверху, в середине неба, она смотрит на меня.
«Все паршиво в этом мире. Удовольствия не осталось нигде».
И когда она говорит это, я чувствую, как город кренится, чувствую, как он вырастает из-под кончиков пальцев. Я смотрю вниз, земля снова вспыхивает, я вижу, как лежу, распластанная внизу, чувствую, как моя голова падает вперед, и потом вижу, как я смотрю на себя – разбросанные на тротуаре кости в старом городе.
Моя голова тяжело падает. Я непонятно как прилипла к краю крыши, припечатана к нему дождем и потом, у меня закатились глаза, но я вижу, я уже почти там, на земле, на задах города. Потом я чувствую снизу прилив тепла, руку у себя на губах, она пытается разжать мои челюсти.
«Чертов Соломон! Всегда он все портит».
Меня поднимают вверх, вверх, словно уже покойника, я слабо стукаюсь головой и складываюсь в теплой плоти. Я готова, хочу я сказать, обнимая руками его крепкое тело.
И пот холода больше нет, яркий свет пробивается сквозь веки, электрошоковые синапсы шипят, как экран старого телевизора.
Его рука берет мои волосы горстью, и они отпадают, как шерсть линяющей кошки под озоновым ветром. «Видишь! У меня еще осталась плоть!» – хочется мне сказать, сказать своими острыми зубами, чтобы остаться в этих крепких руках до утра, потому что вдруг мне расхотелось умирать.
«Помни, ты умрешь, когда я умру».
«Еще рано».
Сегодня я еще не принадлежу земле, я пока еще немного человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65