– Подумаешь, какая невидаль – рожать! Кто не может родить? – сказала как-то старуха кухарке Хуан-ма. – Я тоже ходила на последнем месяце и не жаловалась. Пока один лишь Яньлован знает, что у нее родится, может быть, лягушка. Вот если ребенок, тогда ее гордость можно и простить.
В тот вечер мать не ужинала. Лежа в постели, она слышала громкую брань хозяйки и только тихо всхлипывала.
Сюцай в расстегнутой одежде сидел на кровати. Он был глубоко возмущен. Порывался выйти, оттаскать старую жену за волосы, жестоко избить ее. Но его останавливало собственное бессилие.
– Я всегда относился к ней слишком хорошо, за тридцать лет супружеской жизни ни разу не побил, даже пальцем не тронул. Вот она и заважничала, – сказав он с тихим вздохом. Потом нагнулся к молодой женщине и прошептал ей на ухо: – Не плачь! Успокойся! Пусть себе ругается. Сама бесплодная – вот и завидует другим. Если ты родишь мне сына, я подарю тебе две драгоценности: одно кольцо из синей яшмы, другое из…
За дверью послышался злобный смех. Сюцай быстро сбросил с себя одежду, спрятал голову под одеяло и, прильнув к груди молодой женщины, тихо договорил:
– Из белой яшмы…
Время родов приближалось. Старая госпожа уже условилась обо всем с повитухой и принялась на глазах у всех шить приданое для новорожденного.
Миновал шестой месяц – самое жаркое время года. Потом подошла осень, подули холодные ветры. И вот наконец наступил долгожданный час. Сам не свой от волнения, сюцай расхаживал по внутреннему дворику с календарем в руках и что-то беспрерывно повторял про себя, словно заучивал наизусть.
Время от времени он подходил к закрытому окну и с беспокойством прислушивался к стонам роженицы; смотрел в небо, затянутое тучами, и спрашивал Хуан-ма:
– Ну как?
Та кивала головой и со смехом отвечала:
– Уже скоро, скоро.
Сюцай прижимал к себе календарь и снова начинал шагать по двору. Так продолжалось до тех пор, пока по земле не расползлась сизая дымка. Словно полевые цветы весной, повсюду засверкали огоньки.
И вот тогда-то наконец родился ребенок. Это был мальчик. Он громко кричал. И сюцай чуть не плакал от радости.
В тот вечер никто не думал о праздничном ужине – стол был накрыт по-будничному.
– Чтобы нашего мальчика не сглазили, будем всем говорить, будто родилась девочка, – сказала хозяйка домочадцам.
Все улыбнулись и закивали в знак согласия.
Через месяц ребенка стали выносить на улицу; его нежное личико жмурилось в лучах осеннего солнца. Когда мать кормила его грудью, собирались соседки. Одни восхищались его носиком, других умиляли его губки, третьих – ушки, и все расхваливали мать – она так поправилась, похорошела, даже лицо посветлело.
Старая госпожа властно разгоняла соседок:
– Отойдите, а то малыш заплачет.
Сюцай никак не мог подобрать подходящее имя для сына. Его старая жена считала, что первый иероглиф для имени следует взять из слов «чанмин фугуй» или «фулу шоуси»; лучше всего, конечно, иероглиф «шоу» или какой-нибудь другой, сходный по значению, например «ции» или «пэнцзу». Но сюцай не соглашался, говоря, что такое имя слишком уж обычное и распространенное. Он без конца перелистывал «Ицзин» и «Шуцзин», но за целый месяц так и не подобрал подходящего имени. Ему хотелось, чтобы в имени сына содержалось пожелание счастья и указание на то, что сын родился у отца на закате жизни. Само собой – такое имя нелегко было» сыскать.
Мальчику уже исполнилось три месяца. Однажды вечером сюцай сел на стул, взял сына на колени и, надев очки, стал просматривать книгу в надежде отыскать подходящее имя. Мать ребенка неподвижно сидела в углу, погруженная в свои мысли.
– А что, если назвать его Цю-бао? – проговорила она вдруг. Все взгляды обратились на нее. – Ведь он родился осенью! – продолжала она. – Вот и назовем его Цю-бао – Сокровище осени.
– Вот умница, – обрадованно подхватил сюцай, – а я-то роюсь в книгах – и все зря… Я прожил полвека, наступил мой закат, моя осень! И сын мой родился осенью. Это – время года, когда созревают все плоды. Цю-бао! Лучше не придумаешь. Недаром в «Шуцзине» сказано: «Все плодоносит в свое время!» Пришла и моя пора… Какая же ты умница! И ведь грамоте не училась, а вот поди же ты!
Смущенная его похвалами, молодая женщина опустила голову и горько усмехнулась. «Я просто вспомнила Чунь-бао», – думала она, едва сдерживая слезы.
Цю-бао подрастал и все сильнее привязывался к матери. Он удивленно таращил свои круглые глазенки на незнакомых людей, но мать узнавал еще издали. Ни на час не отпускал он ее от себя. А вот к отцу был равнодушен, хотя тот и любил его чуть ли не больше матери. Старая госпожа, видимо, любила ребенка, как родного сына, но Цю-бао глядел на нее с таким же удивлением, как на чужих людей. А время шло, и все ближе был тот день, когда мать покинет его навсегда…
Весна сменила зиму, за весной последовало лето. Все домочадцы думали о том, что скоро истечет три года с тех пор, как мать Цю-бао поселилась в доме сюцая. Сюцай души не чаял в своем маленьком сыне и хотел доплатить еще сто юаней, чтобы мать Цю-бао осталась у него в доме. Но старая жена резко возражала против этого.
– Пока я жива, этому не бывать.
От возмущения сюцай всякий раз сопел носом. Подолгу молчал, затем с принужденной улыбкой говорил:
– Но ведь ребенок останется без матери?
Старая госпожа надменно смеялась:
– Неужели я не могу ее заменить?
Чувства молодой матери раздваивались. Быть служанкой в доме сюцая не так уж тяжело. Но три года истекают. А ведь ей дороги оба сына. Она не в силах покинуть маленького Цю-бао и не может лишиться старшего сына.
1 2 3 4 5 6 7