– Боюсь, – неожиданно признался он, и голос его задрожал. – Нас могут схватить. Лучше терпеть. Я знаю, во всем виноват я один…
Молодой врач затрясся от злости.
– Недаром все считают тебя ничтожеством.
Он бросил на брата злобный взгляд и выскочил из храма.
Старший брат остался один в темноте. Он стоял, тупо уставившись в пространство, потом вздохнул и закрыл лицо ладонями. Он горевал о своей участи и беспокоился за брата. Больше он не осмеливался думать о побеге и боялся подойти к брату. С этой ночи тот относился к нему очень холодно.
Старшему брату было стыдно. Сталкиваясь с юношей, он невольно опускал глаза, точно и вправду в чем-то провинился. Он совершенно потерял покой, так как хорошо знал настойчивость брата: что скажет, то и сделает.
Прошел месяц. Рота снова недосчиталась нескольких завербованных, однако молодой врач по-прежнему появлялся на плацу, на песчаной дамбе. Старший брат немного успокоился, и сейчас его угнетали лишь придирки и побои начальства.
Это произошло в субботу. В тот день солнце ярко светило. После завтрака солдаты отправились к реке стирать белье: хорошая погода здесь выпадала редко, да и офицеры орали, что солдатская одежда сильно пропахла потом.
Старший брат выстирал свое белье и разложил его на песке сушиться, придавив камнем, а сам, скрестив руки на груди, направился в близлежащую рощицу. Только он присел на камень, как к нему подошел обнаженный по пояс брат. Это было впервые за целый месяц. Молодой человек вздохнул и присел рядом. Братья долго молчали.
Наконец старший робко кашлянул и уставился на носки сандалий.
– Теперь ты смирился? – Он поднял голову и взглянул на юношу. – Я слышал, пойманных дезертиров будут расстреливать.
– Разве это хуже, чем быть солдатом? Лучше пулю слопать или с голоду сдохнуть!
Старший брат от изумления разинул рот. Юноша высыпал песок, который держал на ладони, и встал:
– Я твердо решил бежать.
– Что ты!
– А почему я должен мучиться? Сдохнешь, так и не помолятся!
Старший брат стоял на своем. Поднявшись, он с мольбой проговорил:
– Послушайся моего совета!
Неожиданно оба заметили офицера и замолчали.
Тревожно было на сердце у старшего брата. Он решил во что бы то ни стало отговорить брата от побега. Он остерегался, но всюду встречался с наблюдавшими за ним глазами и никак не мог выбрать случая поговорить с братом. Ночью он плохо спал: страх не давал покоя.
Он вспоминал родные места, отца, жену, вытянувшуюся на кровати, такую, какой он ее оставил, уходя в город. Ему мерещилось, что брат уже дезертировал и пойман, и он видел, как брата вешают на том самом месте, где обычно расправлялись с дезертирами, а офицеры держат в руках пылающие ярко-красным огнем факелы. Он видел мертвого брата, лежавшего на песке, а рядом с ним – тощего пса. «Это все я виноват», – подумал он и заплакал.
На утренней поверке, когда почти все солдаты уже были в строю, он сжался и робко, кося глазами и опасаясь побоев, крадучись, протиснулся в строй. Однако все было спокойно, он не услышал окрика. Он осмелел и взглянул вперед.
Офицеры тихо разговаривали между собой, их лица были суровы, и один из них, стоявший в середине, указал на него подбородком.
Командир роты вызвал его. Он сказал, что его брат дезертировал ночью вместе с двумя другими солдатами и что он должен знать, куда они ушли.
Сначала он перепугался так, что ни слова не мог вымолвить, и только потом, опустив голову, ответил:
– Я… я не знаю.
– Врешь, чертов обманщик! Говоришь, не знаешь? А вчера, когда белье стирали, я видел, как ты с ним в роще шушукался.
– Он ничего мне не говорил, я… я не знаю.
– А жрать ты знаешь?
Он получил несколько пинков, потом его увели на гауптвахту.
Там он просидел пять дней. Его выпустили только тогда, когда поймали двух дезертиров. И, едва он перешагнул порог темной маленькой каморки, как увидел около решетчатой двери брата; на затылке у юноши запеклась кровь, он прислонился спиной к двери, глаза его были опущены.
Некоторое время старший брат стоял, застыв от ужаса. Голова его была пуста, как резиновый мяч. Он растерянно погладил рукой горло. Лишь когда рослый конвоир закричал на него, он пришел в себя и, испуганный, поплелся в свой барак.
Товарищи, жившие с ним, уже пообедали и болтали между собой. Увидев, как он растерян, они замолчали и, уставившись на него, стали расспрашивать, видел ли он брата и что намерен делать.
Он не ответил, лишь присел на край койки и, закрыв лицо руками, разрыдался.
– Ты же не ребенок! Нужно что-нибудь придумать! – уговаривали его друзья. Но он с горечью пробормотал:
– Они его убьют…
– А ты ступай попроси их…
– Отец не пощадит меня!..
Солдаты покачивали головой и сочувственно вздыхали.
Вдруг он приподнялся и вытер слезы тыльной стороной руки.
– Пойду к командиру роты, – воскликнул он, рыдая, – пусть лучше меня расстреляют.
И он сорвался с койки. Не отдав даже рапорта, он решительно вошел в кабинет командира роты, где офицеры в этот момент обсуждали, как бы построже наказать дезертиров.
Увидев его, офицеры рассвирепели. А он, словно немой, стоял перед ними, весь дрожа и машинально проводя ладонью но брюкам.
Наконец дежурный офицер, перепоясанный красной повязкой, ударил по столу и заорал:
– Что тебе надо? Здесь не теплушка!
– Я… я умоляю вас сделать снисхождение…
– Иди ты к… матери с твоим снисхождением! Убирайся!..
Его выгнали. Однако в тот же день после обеда его снова вызвали и приказали собственноручно расстрелять брата. Сколько он перенес ругани и побоев, прежде чем подчинился приказу. Но когда он стал целиться, приклад соскользнул у него с плеча, и он громко зарыдал:
1 2 3 4