Вот ее портрет, здесь, налево.
Жан увидел красивую женщину с гордым задумчивым взглядом. У нее было сходство с Ирэн, особенно в глазах. Недаром Эбенштейн говорил, что в Ирэн видна порода.
– Пойдем, посмотрим часовню; она расположена над озером.
Они спустились вниз по винтовой каменной лестнице и очутились в маленькой мрачной часовне. Вода с шумом плескалась под узкими решетчатыми окнами.
– Это лютеранская часовня, – сказала Ирэн. – Род моей матери происходит из Баварии. Ее предки жили в так называемой «Провинции Черных католиков».
– Куда ведет эта дверь? – спросил Жан, показывая на массивную черную дверь, обитую железом.
– В склеп. Если хочешь, я попрошу Генриха открыть ее.
– Нет, не стоит, – поспешил ответить Жан. Он смотрел со страхом на эту мрачную дверь.
Вздох облегчения вырвался у него, когда они вышли из подземелья. Солнце ярко сияло, как бы желая их вознаградить за минуты, проведенные в мрачном замке. Они шли теперь по единственной улице деревни, прилегающей к замку; ее пересекала железная дорога. Ирэн, смеясь, рассказывала Жану, что, когда появлялся поезд, то ему предшествовал сторож с колокольчиком, предостерегая жителей.
– Какой ужас! – вырвалось у Жана.
В нем росло отвращение к этому месту. До отъезда в Гамбург оставалось еще тринадцать дней. Он вдруг вспомнил число; в этот самый день Аннет должна была вернуться в Вену из Будапешта. За последние месяцы он едва помнил о ее существовании; теперь, среди этой однообразной жизни, ее образ живо представился ему. Им было хорошо вместе. Она так быстро приспосабливалась к его настроению; он вспомнил танцевальную залу и кабаре, помещающееся с задней стороны Городского театра.
Она будет его искать сегодня вечером и не найдет. Она ему писала, но ее письма были очень неразборчивы, и он только мельком просматривал их.
– Тебе пора начать свои упражнения, – сказала Ирэн через плечо. – Ты можешь играть здесь в лесу; я обещаю, что не буду тебе попадаться на глаза и не пророню ни звука. Мне хочется послушать.
Жану хотелось остаться одному; он не разбирался в этом чувстве, но оно у него появилось после того, как он расстался с Аннет.
– Я вернусь домой, – сказал он, – и поиграю часок, а после завтрака еще два часа.
Он быстро ушел, а Ирэн продолжала лениво любоваться бирюзовым небом и изумрудными листьями и спрашивала себя, что это – безрассудство или упоение, когда отсутствие одного человека лишает весь мир его очарования.
Когда она вернулась в отель к завтраку, Жан ждал ее с беззаботным и веселым лицом. Музыка разнежила его, и он думал теперь о будущем: концерты, шумный успех, Гамбург, Берлин, Париж рисовались его воображению. После завтрака он стал снова упражняться, пока Ирэн писала письма. От Карла пришла открытка, с изображением медведя и очень маленького мальчика, а на оборотной стороне рукой Анжель было приписано: «Сердечный привет».
– Твоя сестра прелестное существо, – сказала Ирэн Жану, когда он, наконец, усталый и довольный, бросился в кресло подле нее.
– В ней нет шика.
– Жан, ты невозможный человек. Неужели это имеет для тебя значение?
– Конечно, имеет. Я обожаю тебя потому, что твои волосы так колышутся, и за то, что ты такая стройная и благоуханная.
– Неужели только за это?
Он весь еще был под влиянием музыки.
– Когда ты на меня смотришь вот так, какой-то магнит притягивает меня к твоим губам.
– Теперь, когда у меня так ясно на душе, мне хочется, чтобы ты рассказал мне про свою жизнь дома, – сказала Ирэн с очаровательной улыбкой, тщетно стараясь привести в порядок свои волосы. – Я так мало знаю о тебе.
Взглянув на нее, он заложил ногу на ногу и обхватил колени обеими руками.
– Представь себе семейство, состоящее из отца, матери и, как полагается, двух детей, – начал он шутливо. – Как видишь, милое семейство и вполне французское. Для нашего описания хватило бы двух томов. Отец семейства – профессор… (описание было несколько приукрашено, но выходило очень хорошо) мать семейства, и наконец, самое главное Анжель и я.
– Как все это ново для меня, – сказала Ирэн.
Жан улыбнулся.
– Я был в то время худенький, несчастный и никем не понятый. Это было обыкновенное семейство, обремененное всякими заботами, больше всего о ренте. Я не мог больше выдержать и удрал в Париж, хотя и был беден как церковная крыса. Мы все стремимся в Париж, этот рай нашей мечты, где голодают и зачастую даже умирают, но куда тем не менее все продолжают пламенно стремиться. – В его зеленых глазах промелькнула грусть. – Я не хочу думать о Париже, – сказал он вдруг, – давай пить чай, а потом пойдем туда, – как это называется, – где сейчас музыка.
В этот день играл военный оркестр в павильоне по другую сторону залива, во Фленсбурге.
Жан рассматривал германских офицеров. Все они были высокие, голубоглазые, с коротко остриженными густыми волосами.
– Ты должен быть сегодня таким же немцем, как твоя жена, и съесть бутерброд специального приготовления. Это превосходная закуска.
Бутерброды оказались действительно превосходными. Они состояли из ломтиков черного и белого хлеба, намазанных маслом, с очень вкусными вещами.
Прекрасный оркестр играл на пароходе, пришвартованном к пристани. В небе зажглись звезды; они отражались в темной воде серебристым блеском. Оркестр играл «Парсифаля», и Жан почти плакал, слушая дивные звуки «Хора ангелов». Он держал руку Ирэн в своей и пламенно желал, чтобы Вагнер был французом и чтобы душа великого композитора возродилась в нем.
В прежние годы Ирэн, как большинству людей, казалось, что всякое волнение, вернее его внешнее проявление, всегда смешно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79