– Кандела, я еду домой, мне по телефону вызвали такси. Я устала, прошлой ночью ребенок не дал мне сомкнуть глаз. Через час мама должна дать ему рожок, но лучше я покормлю его грудью, – говорит она мне на ухо. – И потом, это не такой уж большой праздник. Я даже не знаю людей, с которыми мы его отмечаем, и я уже привыкла не гулять по ночам, и мне не стоит менять привычки, – заявляет она, раздраженно поглядывая на моего соседа, который явно не замечает ее намеков.
– Как хочешь… – Я смотрю на нее и ласково улыбаюсь. – Я провожу тебя до такси.
Я беру свою сумку и прошу прощения у Антонио, который меня заверяет, что останется и подождет, пока я вернусь, чтобы продолжить наш разговор.
– Не выношу акцент твоего жениха, а тем более его братца, – говорит Гадор, когда мы уходим, оставив Антонио одного. – Им бы следовало подстричься и купить приличную одежду. Наверняка они перевозят наркотики, – устало бубнит она.
– Нет, они этим не занимаются, Гадор.
– А по-моему, занимаются.
– Хорошая новость, сестренка: Виктор переезжает в Галисию.
– Кто тебе сказал?
– Птичка нащебетала.
– Что ж, попутного ветра. Не хочу больше его видеть никогда в жизни.
Мы пересекаем пляж, не говоря больше ни слова и держа туфли в руках, пока не добираемся до тротуара набережной. У нас за спинами слышен смех, мягкий плеск волн о песок и монотонная мелодия, которая доносится из бара. Начинают прибывать новые посетители. Возможно, Коли права, и это место оживает после полуночи.
– Гадор, сделаешь мне одолжение? – спрашиваю я, останавливаясь перед старым домом, превращенным в летний пансионат, который сейчас закрыт на ремонт, хотя и выглядит вполне ухоженным. Я достаю из бюстгальтера мое сокровище и перекладываю в сумку, в отделение с молнией. Я стою спиной к Гадор, которая в ожидании такси изучает улицу, вынимаю кошелек, перекладываю его в задний карман джинсов, закрываю сумку и протягиваю ее сестре. – Отвезешь домой мою сумку, ладно? У меня там документы, и я беспокоюсь, что могу их выронить на пляже. Такая морока получать новые, когда потеряешь или украдут. Положи сумку ко мне в шкаф. Кошелек я взяла.
Сестра соглашается с рассеянным и усталым видом, думая о чем-то своем, возможно, о неверном муже. Или о своих двух детях, которых теперь ей придется растить и учить в одиночку. Она хватает мою сумку, вешает на плечо вместе со своей и поднимает руку, увидев, что из-за угла появилось такси.
– Наверное, вы к нам? – спрашивает она водителя, потом открывает заднюю дверцу машины и устраивается внутри. – До завтра. И следи за Бели, чтобы она не напилась: она уже заказала два пива, а раньше этого не делала.
– Ладно, до завтра. Постарайся отдохнуть. – Я закрываю дверцу и машу рукой. – Не потеряй мою сумку.
– Перестань, разве я когда-нибудь что-нибудь теряла?
У меня отлегло от сердца.
Глава 28
Я возвращаюсь к остальным, но ко мне приближается Антонио и опять отводит меня в наш уголок, заставляет сесть на деревянный настил, и продолжает свой монолог тихим и хриплым голосом, как будто не было никакой паузы в нашей беседе.
Я чувствую себя немного спокойнее, переложив чек в безопасное место, но присутствие Антонио по-прежнему вызывает спазмы в моем животе. У него длинные, волнистые волосы до плеч, рост примерно сто восемьдесят сантиметров. Он широк в плечах, у него натренированные мускулы, а тело такое упругое, что его брюки в районе промежности сильно потерты, поэтому материал стал прозрачен, как папиросная бумага. Иногда я искоса поглядываю на это место, боясь, что слабая ткань разорвется и вот-вот покажется одно из его яиц, весьма заинтересованных в нашем разговоре.
Бабушка говорит, что моя мать никогда в жизни не остановилась, чтобы подумать, поскольку у нее на это не было времени, она всегда ходила с животом, и если бы задумалась, сразу бы разрыдалась. В отличие от моей матери, я всегда останавливаюсь, чтобы поразмышлять и проанализировать все, что приходит на ум, даже если это происходит не в самый подходящий момент и надо торопиться. Сейчас, например, я стараюсь представить, какой должна быть женщина, способная ударить цыгана ростом сто восемьдесят сантиметров, вооруженного ножом с двойным лезвием и очень нервного. Мне кажется, что Лолес – великая женщина. Я ее помню по похоронам. Тогда вся родня явилась в похоронное бюро дона Хуана Мануэля, завывая, как души, которых не желает забирать к себе даже дьявол. У нее был свирепый взгляд, выпуклые глаза, которые не останавливались ни на одном предмете больше чем на секунду, и руки, похожие на две испанские гитары. Она на десять сантиметров выше своего мужа, а волосы, подколотые на затылке черными заколками, похоже, были слишком стянуты и сдерживали ее, как ошейник. Она так рыдала, что, казалось, у нее в каждом глазу по ведру талой воды.
Я украдкой поглядываю на Антонио и говорю себе, что, вероятно, они были потрясающей парой, хотя сами того не осознавали.
Он мне рассказывает во всех деталях о своем неудачном браке с Лолес, о работе в театре фламенко в окрестностях Бенидорма, о старых проблемах с выпивкой (которые, кстати, могут у него возникнуть вновь, судя по тому, с каким удовольствием он допивает пятый стакан виски), о надежде прославиться в качестве певца, взяв псевдоним Безумный Кот, и таким образом отвоевать себе место у богов фламенко. Он питает слабость к журналу «Космополитен», который лучше других освещает вопросы секса. Потом он прибавляет, что такая шикарная девушка, как я, должна отправить его брата Амадора подальше, потому что у того больше подружек, чем дней в году.
– Но ведь сейчас, насколько я знаю, он встречается только со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53