марихуана, до четырех лет. Сейчас мы его отвезем в "Кресты", через два месяца суд, наберется ума. "Кто же в тюрьме набирается ума! - Как умело с места в карьер сахарно-белая Аня переходит к мольбам. - Он же не преступник, он просто дурачок". - "Нарушил закон - значит, преступник". - "Но, может быть, какой-нибудь штраф?.." - "Это не для штрафа, это для срока". - "Скажите, Аня принимает прицельный снайперский вид, - триста долларов на двоих вам хватит?" Они соглашаются, даже не поломавшись для виду, - уф-ф... Аня отсчитывает последние купюры, но, как она любит повторять, это всего лишь деньги.
Когда дверь захлопывается, они вдвоем бездыханно опускаются на диван алкоголика. Они даже не пытаются что-то говорить, укорять - да он же и знал все заранее, триста бакинских у них такса, у них такая охота. Взяли на кармане, он бы мог выбросить в канал, но тогда бы избили, он и решил лучше откупиться.
Через пять минут он уже спит. Витя уговаривает Аню тоже лечь: просто полежать с закрытыми глазами - это все равно отдых. А для него лучший отдых посидеть, пораскинуть мозгами над новой модификацией своего же замка.
Назавтра Юрка через дверь наблюдал, как Аня стирает его в чем-то обвалянные штаны.
- А почему вы не купите стиральную машину, в Израиле есть такие: утром бросишь - вечером готово.
- У нас никогда нет трехсот долларов для себя, - иронически оборачивается к нему потная Аня.
- А вы кредит возьмите.
Аня по-прежнему не спала, а для Вити сон превратился в мучение: сначала заснуть мешают электрические разряды в пальцах, изводят где-то услышанные песенки, ужасающие могуществом неправдоподобной человеческой бездарности, бессмысленно повторяемое: "Я жду тебя, поезда" - или: "Уа, уа, любила, так любила, уа, уа, забыла, так забыла". Даже когда Витя пытался целовать Аню, эти песенки не выпускали его из своих липких когтей. Но было еще хуже, когда в голове начинал звучать детский Юркин голосок: "Я игаю на гамоське у похожис на виду"...
А когда он все-таки засыпал, его начинали преследовать не кошмары, но очень тягостные видения: то в каком-то облицованном розовым мрамором бескрайнем метро он бродил из туннеля в туннель и никак не находил нужную станцию, то так же безвыходно таскался по элегантному европейскому кладбищу и, приглядевшись, замечал, что на полированное гранитное надгробие натянуты плавки. А то еще ему снилась незнакомая женщина под одеялом, покрытым толстым слоем похрупывающего, как крахмал, героина, который Витя так еще ни разу и не сподобился лицезреть. Сугробы героина были щедро посыпаны марихуаной, словно петрушкой, и какие-то люди ели его ложками, а вместе с ними в пиршестве принимали участие и коты. Они вылизывали героин острыми розовыми язычками и стонали от наслаждения.
Вспомнилось: Юрке лет десять, очаровательный япончик; на внутренней стороне локтя у него высыпали какие-то прыщики. "Что это у тебя, сыночек?" беспокоится Аня. "Я колюсь", - скромно отвечает он.
Неизвестно почему Юрка вдруг согласился пойти в наркологический диспансер. То говорил, что там сразу ставят на милицейский учет, а потом приходят с обыском, что в тамошнем стационаре переламывающиеся наркоманы с утра до вечера талдычат исключительно про кайф и этим растусовывают друг друга, что, когда стемнеет, открыто толкают героин, а персонал не то запуган, не то подкуплен, - говорил, говорил и вдруг согласился.
Еще в вестибюле пахнуло бедностью и горем. Вдоль обшарпанных стен стояли ряды стульев с вращающимися фанерными сиденьями, какие Витя в последний раз видел в бебельском клубе. На сиденьях покорно ждали немолодой, располагающей внешности конфузящийся мужчина с опухшим красным лицом и немолодая же высохшая женщина, безнадежно глядящая перед собой. В сторонке с торжествующе-потасканным видом сидела вульгарно намазанная девица, сразу же устремившая на Витю сонно-распутный взор, соблазнительно заложив ногу на ногу (с коленки просияла дыра на колготках). Еще две женщины, видно было, что поймали в дверях третью, которая им сочувствовала, но ничего обещать не могла.
- Значит, мне остается только ждать, когда он умрет, полуутвердительно-полувопросительно говорила одна.
- Что вы такое говорите, вы же мать, - пристыдила ее другая.
- Все из дома повытаскано... - не слушала ее первая.
- А я вот верю, что он меня не предаст, - настаивала вторая.
"Не предаст"... Не знаешь ты, что его уже нет.
Доктор Попков - лысенький, утомленный - говорил так, как говорила бы истина, - хотите слушайте, хотите нет: печень раздулась, легкие ссохлись, селезенка вовсе отсутствует... Витю чем-то отдаленным теперь испугать было трудно, но Юрка посерьезнел, посерьезнел... А анализ на СПИД сдавал уже с явной тревогой - вспомнил один баян на всю колоду.
Попков с тем же объективизмом - хотите слушайте, хотите нет - заговорил о кодировании: кодирование объединяет клетки мозга в определенную систему, отвергающую наркотики и алкоголь, у одного закодированного пациента жена тайно от него хранила запечатанную бутылку коньяка - и он начал приволакивать ногу. От употребления же может случиться и полный паралич, а вы хотите верьте, хотите нет. Подшиться тоже не помешает, можете зайти в воскресенье в поликлинику такую-то, кабинет такой-то.
Поликлиника как поликлиника, пустая и гулкая по случаю выходного дня, Витя с Юркой ждут возле аудиторного стола, предназначенного для анализа мочи. Они ждут, ждут, ждут. "Надо позвонить маме, чтоб она не волновалась", - говорит Витя. "Если мне на себя наплевать, то на других тем более", - с циничной горечью усмехается Юрка, опухший, в красных точечках алкаш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84