Это и в самом деле настоящий дворец. Расположен прямо над океаном. Просыпаешься утром и слышишь шум волн. Бог мой, как бы я хотел увидеть, как ты бежишь по… – Он резко оборвал фразу и, повернувшись спиной к ней и к эскизам дома, принялся мерить шагами кухню. Потом наконец подошел к Эммелине.
– Слушай меня внимательно, девочка. Не верь, когда я начинаю вдруг говорить так, как сейчас. Не верь мне. Я просто мечтаю. На самом деле сегодняшний наш с тобой день скорее всего последний. Ты меня слышишь? Сегодня все как-то сошлось одно к одному. Ты пошла погулять, я увидел тебя… Все это было не совсем уж случайно, но все-таки не должно повториться. Я должен беречь семью, а ты – репутацию. Хорошеньким девушкам трудно: сплетни на фабрике перемещаются быстрее, чем весенний поток, несущий к морю косяки лосося. Я знаю девушек, погубивших себя, оттого что их поведение было неосторожным…
– Я смогу позаботиться о себе, – возразила Эммелина, стараясь, чтобы голос ее был твердым.
Необходимо было заставить его замолчать. Ведь то, что он говорил, звучало как предложение вновь прыгнуть в воду, потому что компания на плоту, куда он втащил ее, уже гибнущую в волнах, недостаточно для нее подходяща.
– Вы можете видеть меня тогда, когда вам удобно, а я, если понадобится, и притворюсь, и солгу. – Неужели она действительно говорит это? Ведь совсем недавно она так гордилась своей правдивостью. – Все уже знают, что я очень часто гуляю одна. В пансионе у меня нет подруг. Про сегодняшний день я скажу, что пошла гулять за город и заблудилась. Это сойдет. Никому до меня нет дела. Миссис Басс опасается, как бы я не попала в беду, и не хочет, чтобы я разговаривала с вами, но на самом-то деле она не особенно обо мне думает.
– Ты знаешь, конечно, что она меня ненавидит, – сказал он с улыбкой.
– Она не раз говорила, чтоб я держалась от вас подальше. Предупреждала еще до того, как я оказалась в ткацкой.
– Старая карга, – пробурчал он. – Но в чем-то, пожалуй, права. А хочешь знать, почему она так говорит? – спросил он, но тут же осекся. На самом деле ему не хотелось рассказывать.
И Эммелина отрицательно качнула головой:
– Я не поверю о вас ничему плохому. Вы не способны причинить зло.
– Ну а если случайно?
– А если так, то вы, в общем, не виноваты, – быстро проговорила она, припоминая слова Хильды о том, что мистер Магвайр пытается быть хорошим, а большего от мужчины нельзя и требовать.
Но говоря по правде, думать сейчас о Хильде совсем не хотелось. Она понимала, что вроде бы искажает Хильдину мысль, но не стремилась понять, что же именно та имела в виду. Башмаки и чулки у нее промокли насквозь, с юбки капало на пол. Она наклонилась отжать ее, а когда выпрямилась, поймала на себе странный взгляд мистера Магвайра, вызвавший смешанное чувство счастья и неловкости.
– Сними башмаки, – сказал он. – Давай я посушу их на плите.
Она заколебалась, хотя сама не понимала почему.
– Если ты хочешь, конечно, – пояснил он. – А может, действительно, будет лучше, если я накормлю тебя и отправлю домой. Давай-ка посмотрим, что тут имеется…
Она разулась, пока он занимался едой. Больше всего ей хотелось, чтобы он позабыл об идее отправить ее в пансион. А он между тем доставал из буфета тарелки. Они были простенькие, без рисунка, ничего общего с великолепным европейским фарфором, который украшал стол во время рождественского чая. Достав посуду, он вынул затем хлеб и сыр, выставил яблоки в большой миске. Спросил, хочет ли она чаю и будет ли против, если он выпьет немножко спиртного.
– Ну что вы, конечно же, нет, – сказала она.
То, что он спрашивал, было забавно и странно, но куда более странным было его опасение, что она может не согласиться. С чего бы? Ведь выпивка – это веселье и легкость. Когда отец изредка выпивал, он делался ласковым и разговорчивым. Мать не притрагивалась к спиртному, а Эммелине нравился его запах и удивляло, как оно, словно по волшебству, меняло настроение отца.
– Чему ты улыбаешься? – спросил он, наполняя кружку.
– Подумала об отце. Выпив рома, он всегда говорит, говорит без конца. И шутит.
Мистер Магвайр расхохотался.
– А я вне опасности. Мне не грозит вдруг сделаться чересчур разговорчивым, потому что я пью не ром, а всего лишь пиво.
Она покраснела, подумав о том, что ведь он и без рома такой веселый и столько всего рассказывает. А он вытащил уже новый чертеж и принялся объяснять ей устройство машин. Однако смысл слов все время ускользал от Эммелины. Чем драгоценнее делалась для нее возможность слушать его речи, тем более страшилась она, что придет день, когда эта возможность исчезнет.
Оторвавшись от чертежа, он взглянул на нее и, словно бы рассердившись, спросил:
– Почему ты так заливаешься краской? Ты даже не представляешь, что со мной делаешь, когда вот так краснеешь!
Она, затаив дыхание, ждала. Пожалуй, ей было уже понятно, что эти придирки, если их можно назвать придирками, почти сразу влекли за собой проявление нежности, в то время как похвалы почти всегда вызывали потом какие-нибудь язвительные замечания, ошеломляющие своей несправедливостью. А если так, то нужно научиться терпеливо принимать и то и другое.
Он забыл вскипятить чай и предложил взамен глотнуть пива. Вид у него был при этом лукавый, словно он точно знал, что она откажется, и уже приготовился дразнить ее за это. Без колебаний взяв протянутую кружку, она, едва не поперхнувшись, отпила. Напиток оказался неожиданно крепким: обжег горло, огнем разлился по легким и вызвал жжение в желудке.
– Ну и как вам понравилось, мисс Эммелина? – осведомился он с серьезным видом.
Она хихикнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107