Эммелине стало ужасно жаль его. Ей вдруг пришло в голову, не одинок ли он, несмотря на богатство, несмотря на устроенность. Подумалось: может быть, знай он, что они здесь, ему захотелось бы с ними поговорить. Но Хильда ускорила шаг, словно специально не желая дать ей возможность высказать это предположение, и Эммелина уже беспокоилась только о том, как бы ей не отстать. Так они и дошли до самого пансиона, где она не смогла съесть ни крошки за ужином – так сыта была после чая у миссис Магвайр. А потом и заснуть не смогла: хороводом кружились в голове мысли о бесконечных загадках семьи Магвайр-Стоун.
* * *
Мистер Магвайр явно радовался приподнятому настроению, царившему в ткацкой в день получения жалованья. Девушки наперебой обсуждали, на что бы потратить деньги, а он, смеясь и подшучивая, делал вид, словно не понимает, почему именно сегодня идут все эти разговоры. А когда Эммелина сказала ему, что получит сейчас свое первое жалованье, с серьезным видом заявил, что быть не может, ведь она давным-давно в ткацкой.
– Ну, и конечно, получив деньги, вы сразу же побежите покупать настоящую лоуэллскую шляпку, – предположил он, когда она все-таки «убедила» его, что впервые пойдет за получкой. Но она отрицательно покачала головой и отвела глаза.
– Не надо мне никакой шляпки, – выдавила она из себя наконец, не в силах сказать ему правды.
В длинной очереди в конторе она едва сдерживала нетерпение. Девушки весело болтали о будущих покупках, а она только помалкивала, боясь, как бы ее не подняли на смех, если узнают, что все свои деньги она отправит домой, в Файетт. Одна из девушек, раскрасневшись от возбуждения, вынула из кармана платья маленькую книжечку и объявила всем, что работает здесь уже почти три года и сегодня ее счет в Лоуэллском сберегательном банке достигнет ровно пятисот долларов. Не в силах справиться с собой, Эммелина уставилась на нее во все глаза. Она много слышала о таких накоплениях, но ни разу не видела их обладательниц вот так, в двух шагах от себя.
Но когда кассир вручил ей банкноты Железнодорожного банка общей стоимостью в два доллара и двадцать центов (плата за содержание в пансионе уже удержана), она взглянула на них так, словно это была огромная сумма, и, замерев, с восторгом рассматривала полученные деньги, пока ее не попросили отойти, чтобы и следующая девушка могла наконец получить то, что ей причиталось.
Она отнесла банкноты на почту для отправки в Файетт, но радостное возбуждение не оставило ее и после этого. И все-таки сидеть со всеми в общей комнате, в то время как другие девушки перебирают разные возможности потратить свои деньги, было невесело. Захотелось уйти, и она решила пойти прогуляться по Мерримак-стрит.
Стоял ясный, не очень холодный вечер. Выпавший на Рождество снег почти совсем растаял и лежал только кое-где на обочинах да на газонах перед домами. Раз или два она останавливалась, заглядывая в неосвещенные витрины магазинов, но счастье, оттого что она уже выслала домой деньги, было всеобъемлющим и даже вытеснило желание задумываться о недоступном. Почти не застревая у витрин, она быстро прошла до конца Мерримак-стрит, бросила беглый взгляд на водопады, а затем вернулась, едва заметив, что дважды прошла расстояние в тринадцать кварталов, и, оказавшись в пансионе, сразу же крепко уснула.
Бурная радость, вызванная получением первых денег, быстро иссякла, и, когда декабрь перешел в январь, она почувствовала себя еще более одинокой, чем прежде. Новеньких не поступало, спала она по-прежнему одна, а Хильда, которая и в лучшие времена была скорее мила, чем сердечна, отдалялась все больше. Хильда вообще теперь часто бывала в дурном настроении, и Эммелина – судя по ряду признаков – очень ее раздражала. Можно было подумать, что ее неумение счастливо приспособиться к условиям лоуэллской жизни Хильда невольно рассматривала как некоторый упрек своим организаторским и педагогическим способностям.
По правде сказать, почти для всех январь был самым плохим месяцем. Впереди никакого праздника, а весна так далеко, что ее приближения даже и не почувствовать. В Файетте, где зимы всегда были долгими, трудными, тяжелее всего проходили февраль и март. Но теперь, вспоминая Файетт, Эммелина просто представить себе не могла, что и там она чувствовала себя иногда несчастной.
На второй неделе января она получила письмо из дому, написанное, явно по просьбе матери, рукой Гарриет. Принимая во внимание, что Гарриет не исполнилось еще и одиннадцати, нельзя было не поразиться тому, как ловко она ввела в него подтекст. Содержание состояло из продиктованной матерью благодарности за деньги и просьбы, чтобы Эммелина описала Гарриет все лоуэллские развлечения, всех своих новых подруг и новые платья. Эммелина изорвала письмо в клочья, а весь оставшийся день изо всех сил пыталась отделаться от преследовавшего ее текста. Новые подруги и новые платья! Несправедливость жгла и терзала так сильно, что она себе места не находила. После ужина, сидя со всеми в общей комнате и слыша голоса девушек, не понимала ни слова, как будто отсутствовала. Вспомнилось, как Гарриет, когда она попросила ее о каком-то мелком одолжении, вдруг выкрикнула: «Ты не приказывай – ты мне не мать!» Вспомнились многочисленные случаи, когда Гарриет нарочно переиначивала ее намерения и желания. Странно сказать, но до сих пор все эти события не вспоминались и уж тем более не досаждали. Ведь Гарриет была на три года моложе, совсем еще маленькая.
Но теперь Гарриет в Файетте, рядом с мамой, а она, Эммелина, одна-одинешенька в Лоуэлле и не может, как прежде, глянуть в спокойное лицо матери, чтобы снова увериться, что выпады Гарриет – просто детские глупости, что невзгоды пройдут, что жизнь станет полегче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107