Пиппино сел на диван, на самый краешек, готовый вскочить в любую секунду.
– Don't worry, Лу, ты же знаешь, мы всегда готовы послать тебе замену. Фирма Ла Бруна всегда работает с гарантией.
– Послушай меня, Джон. I'm tired, я уже стар, у меня атеросклероз, а мой внук – порядочный человек. Поэтому пойми меня правильно. Эти дела с movies не для меня.
Джон Ла Бруна молчал секунд пять-шесть.
– I understand, Лу! – наконец ответил он. – Мы все постарели для таких вещей.
– Exactly. В общем, Джон, давай сделаем так. Я вернусь в Нью-Йорк, привезу с собой внука, и мы подпишем контракт, славный такой контрактик, в котором черным по белому будет сказано, что я продал тебе «Старшип».
– А ты уверен, что у меня есть желание его купить, Лу? Если б ты знал, какую кучу налогов мне только что пришлось заплатить!
– Джон, давай так. Цену ты назначишь сам, хорошо? Если в настоящее время у тебя проблемы с наличностью, ничего страшного…
Джон рассмеялся.
– Ну конечно, Лу, конечно… Ну а ты, что ты будешь делать? Уйдешь на покой?
– Как тебе сказать, Джон. Ну, более или менее.
– Я понял, ты хочешь посвятить себя опере… Небось уже берешь уроки пения? Хочешь переплюнуть Сальваторе Минео, который выступает под сводами монреальского собора? Черт возьми, как же мы, итальянцы, свихнуты на опере! С этим надо кончать, Лу! Паваротти только один, а все остальные, мать их, фальшивят!
– Ну что ты, Джон. Если я хочу петь, то пою только для себя! – сказал дон Лу. – Опера – слишком серьезное увлечение. Но чтобы заставить меня отказаться от пения, меня надо убить. Только я никому не советую пробовать.
– Ты прав, Лу, ты прав. А другие увлечения у тебя есть?
– Я мог бы посвятить себя земледелию.
– Почему же ты этого не делаешь?
– Потому что недавно я взялся выращивать бобы, а они уродились мелкие, вялые и невкусные. Тогда я попытал счастья с миндалем. И знаешь, что случилось? Миндаль высох! Спекся! И теперь мне приходится избавляться от оставшихся у меня четырех поломанных бобовых кустов и всего миндаля. Что ты на это скажешь, Джон?
– Превосходная идея, Лу, избавляйся. Избавляйся – и увидишь, как земля возродится.
– Ты в этом уверен, Джон?
– Уверен, Лу. Мне эти бобы и миндаль никогда не нравились. Это вы, сицилийцы, на них зациклены. По мне, Лу, так пусть сгинут все бобы и весь миндаль на свете! Меня это не колышет!
– Как дела у Кармине Яконо, Джон? А у Сальваторе Фумери? Ты им передай, что они последнее дерьмо. И еще скажи, что дон Лу Шортино больше никогда не будет иметь с ними никаких дел.
– Вообще-то они чувствуют себя неплохо, Лу. И всегда вспоминают о тебе с большим чувством.
– О'кей, Джон. Рад был поболтать с тобой.
– Я тоже, Лу. В общем, жду тебя в Нью-Йорке. А пока что велю Чарли Какаче подготовить текст контракта. Он славный парнишка…
– Делай, как считаешь нужным, Джон.
– О'кей, Лу, bye.
– Bye, Джон.
Дон Лу положил cell на coffee table и взял бокал с неро д Авола». Но пить он не стал, а просто сидел, слегка наклонившись вперед, с укрытыми пледом ногами и глядел в бокал. Потом поднял голову и встретил вопросительный взгляд Пиппино. Дон Лу опустил голову и чуть заметно кивнул. Пиппино вскочил на ноги и подтянул брюки.
В комнате, слабо освещенной газовым фонарем…
В комнате, слабо освещенной газовым фонарем, на спинке стула с выбитым сиденьем висела кожаная куртка. В кармане зазвонил мобильник, и этот звонок слился с ритмичным скрипом матраса.
– Какого хрена! – прохрипел Нуччо. Как был голый, он встал и вытащил из кармана куртки телефон. – Какого хре… дон Скали?
– Где тебя носит, твою мать!
– У нас колесо лопнуло. Парринелло как раз меняет его.
– А ты, чтобы убить время, отправился к шлюхе!
– Упаси боже, дон Скали, как вы можете такое говорить!
– Нет, вы на него только посмотрите! Да что же это такое?! Ты даешь человеку работу, а он вместо благодарности готов тебе же на голову навалить!
– Да нет же, дон Скали, что вы говорите! Я… я в баре…
– Ну конечно, где тебе еще быть! Сидишь за столом, жрешь бутерброд с сосиской, пока тебе варят макароны, а потом несешься трахаться. А когда наконец заявляешься, от тебя за версту разит черномазой шлюхой! Как будто я тебя не знаю! Так вот. Если ты не появишься здесь немедленно, – я повторяю: немедленно! – я оторву твои яйца и повешу их тебе на уши. Ты меня понял? Я отрежу их и повешу тебе вместо ушей!
– Лечу, дон Скали, уже лечу! Черт, а как же колесо… Вот не вовремя, ну ладно, я скажу Бруно, чтобы бросил возиться… Короче, все, я допиваю фернет и лечу! Хотя нет, какой к черту фернет, бросаю все и лечу!
Лучи солнца, заходящего за край ущелья Симето, уже не могли согреть заросли тростника, снующих в нем птиц, пакеты с мусором, несколько полусгнивших шалашей, кучу старых башмаков, нечистоты, а также трупы Туччо и Нунцио Алиотро. Туччо лежал вытянувшись, лицом вниз, Нунцио Алиотро – скрючившись и подогнув правую руку. С расстояния в сотню метров они казались инсталляцией в стиле модерн. В кармане у Туччо зазвонил телефон – полилась мелодия латиноамериканской песенки «La vida loca».
Зажав под мышкой завернутый в бумагу пакет, Нуччо позвонил в дверь «Миндальной пасты», предварительно пристально оглядев проспект Италии. Святая Мария, как он любил гулять по нему после хорошей встряски с негритянкой из Сан-Берилло!
Дядя Сал открыл стеклянную дверь, отделанную латунью, оглядел Нуччо с головы до ног и отвесил ему оплеуху, звон от которой разнесся по всему проспекту.
– По-твоему, сейчас самое время бегать по блядям?
– Дон Скали, клянусь! Я только заскочил выпить рюмку «фернета»…
– Ружье принес?
– Конечно, вот оно, – заторопился Нуччо, поднимая бумажный сверток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61