Он лишь рассказал мне то, что было необходимо для моей собственной безопасности.
Я засмеялся. В том, что сказала Маджори, не было ничего смешного, но я решил показать ей, как беззаботно и легко отношусь к ее словам.
— Мне кажется, это одна из маленьких шуток Макса, сказал я. — Думаю, тебе не стоит беспокоиться. И еще мне кажется, что тебе сейчас нужен отдых. Все-таки ты утомилась.
— Это была не шутка, — сказала она. — И Макс не был болен.
— Ты же говорила, что он был не в себе.
— Я не имела в виду болезнь.
— Тогда что же? Ты говоришь загадками·
Маджори принялась грызть ногти. Когда заговорила вновь, ее голос звучал сухо, слова она произносил а четко, и у меня возникло ощущение, что все это правда.
— Помнишь старинную амфору?
Я кивнул:
— Конечно. Ты говоришь о той, которую Макс привез из Аравии, она разрисована голубыми цветами, лошадками и еще чем-то? Ну, конечно, помню. Когда я был ребенком, амфора была одной из моих любимых вещей.
— Видишь ли, — задумчиво сказала Маджори. — С этой амфорой происходили удивительные вещи. Макс знал, но до последнего дня молчал. Этот сосуд был… ну, каким-то странным.
— То есть?
— Понимаешь, в нем было нечто таинственное, — сказала Маджори. — В свое время· он использовался как некое акустическое устройство. То есть издавал какие-то музыкальные звуки. Я никогда ничего подобного не слышала, но Макс говорил, что слышал. Это обычно бывало ночью. Он рассказывал, как однажды поднялся ночью к себе в кабинет, часа в два или в три, и сосуд издавал музыкальные звуки.
Я нахмурился:
— Музыка? Какая музыка? Маджори пожала плечами:
— Какая-то неопределенная мелодия. Но амфора действительно играла, Макс проверял это несколько раз, по ночам.
— Я думаю, ему почудилось. Сама понимаешь — дуновение ветра над горлышком амфоры или что-то еще в этом роде.
— Нет, — резко покачала головой Маджори. — Макс тоже сначала думал так и отнес амфору на чердак, но сосуд продолжал петь по ночам. К тому же горлышко было залеплено пробкой, если ты помнишь, так что дело не в ветре.
Я задумался на минуту, выпуская дым изо рта.
— А может, внутри было что-нибудь такое, что разлагалось с выделением газа, и он просто шипел, выходя через поры в пробке?.
— Но почему по ночам? — спросила Маджори. — Почему в другое время было тихо?
— Потому что в ночное время температура снижается, ответил я. — Давление в амфоре соответственно возрастало, и газы прорвались наружу.
Маджори пожала плечами:
— Я не знаю, Гарри. Все, что могу сказать, так это то, что у, Макса появились большие причуды. Он стал нервным, беспокойным, часто жаловался на головные боли и на колики в животе. Он много времени проводил в кабинете, говорил, что пишет воспоминания, но я никогда не видела того, что он написал, он никогда ничего не показывал. Я его часто спрашивала об этом, но он всегда говорил, что ему многое надо исследовать и переосмыслить, прежде чем положить все это на бумагу. Я быта очень обеспокоена. Пыталась, повести его к врачу, но он всегда отнекивался; говорил, что это пустяки, пройдет.
Я смотрел на море, где двухмачтовая яхта боролась с волнами. Над головой шумел самолет, шедший на посадку в аэропорту Гианниса.
— А что с картинами? — спросил я. — Почему он убрал их со стен?
— Не знаю. Он. сказал, что так надо, что оставлять в доме эти портреты и фотографии большая ошибка. Выкинул все книги, в которых были картинки, а потом содрал расписную ткань, ею быта обита мебель, и заменил ее ситцем.
Я бросил окурок на землю и растоптал его.
— В самом деле, звучит жутковато. А для чего он все это сделал?
— Говорил, что на ткани были нарисованы люди, поэтому нельзя держать их в доме. Нигде не должно остаться ни единого портрета. Даже когда из магазина приносили продукты и на оберточной бумаге были какие-нибудь картинки, он их тут же сжигал.
— Маджори, — сказал я. — Можно подумать, что Макс действительно был… он быт…
— Я знаю, — просто ответила она. — Вот почему я не хотела ничего рассказывать. В последние годы его никто не любил. Он был очень тяжелым человеком, чтобы с ним можно было водить знакомство. Постоянно суетился, придирался, выходил из себя. Это тянулось шесть или семь лет, и мне стыдно признаться, Гарри, но я почти рада, что теперь все закончилось.
— М-м-м-м, — промыл я. — Понимаю.
Маджори тяжело вздохнула:
— Он нянчился со своей проклятой амфорой, а мне говорил, что это — самый дорогой гость в нашем доме и не дай бог его потревожить. Я уговаривала его избавиться от амфоры. но он и слышать не хотел. Однажды я пригрозила, что разобью этот сосуд, так он чуть не спятил от гнева. В конце концов он запер амфору в башне под замок.
Я повернул голову и посмотрел на готическую башню. Ее окна были выбиты и зияли чернотой, а на крыше монотонно поскрипывал флюгер.
— И амфора до сих пор находится там?
Маджори кивнула.
— Макс опечатал дверь. Бывало, раньше я часто ходила в башенку, полюбоваться пейзажем. Ты же знаешь, какой замечательный вид открывается оттуда. Но он настоял, чтобы сосуд был заперт там, и не позволял мне приближаться к нему. Я знаю, что это звучит нелепо, я и сама часто думала, что он сошел с ума, но во всем остальном он был совершенно нормальным человеком, если не считать, конечно, его характера. Его беспокоило что-то, связанное с этой амфорой, он чувствовал, что должен запереть ее в башне.
— Мне бы хотелось взглянуть на нее, Маджори.
Она тут же схватила мою руку и побледнела.
— Нет, нет, ты не должен этого делать! Пожалуйста, Гарри. Макс особенно упирал на то, что к амфоре нельзя прикасаться. Придется сжечь этот дом, чтобы не трогать сосуд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50