— повторила я. — Не хочешь его? Надоел?
Вампирка отрицательно качнула головой.
— А раз нужен — иди к нему! Зажги «белую розу», докажи, что действительно стремишься к Свету. Или твоя преданность ему пустые слова, ложь и предательство?
От ярости у Вероники засверкали глаза, растопырились крылья.
— Чокнулась девка, — долетел до меня шёпот волшебников. — Кровохлёба предателем называть. За такие слова они высшим ранговикам печень вырывают, и трибунал их оправдывает.
— Предательница, — чётко повторила я. — Как трепаться о своей любви к Свету, так ты первая, а как до «белой розы» дошло, так сразу струсила. Ты предала свой путь.
— Нет!!! — крикнула разъярённая Вероника. — Я верна своему пути!!!
На ладони у неё засияла белая огненная роза.
— Что и требовалось доказать, — сказала я. — Любой путь открыт тем, кто действительно хочет по нему пройти.
У Вероники задрожали крылья. Она погасила «розу», посмотрела на меня, обвела растерянным взглядом зал, и на ладони у неё опять засиял белый огонь.
— Свет, — тихо сказала вампирка. — Он не отверг меня. Свет меня принял.
В зале повисла мутная, полуобморочная тишина. Замерли эльфы и домовые, оцепенели волшебники, застыли вовлеченцы.
— … … …! … …!! …!!! — прозвучал у меня за спиной каскад матюгов. — Вляпались вы, девоньки, по самые уши, — сказал Люцин. — Это Верховный трибунал и смертная казнь.
— Пусть, — ответила Вероника. — За прикосновение к Свету можно и умереть. Цена как цена. Невысокая.
Меня трясло будто в лихорадке, кожа на груди болела словно от ожога. Я зло глянула на блаженно улыбающуюся вампирку. Цена ей невысокая… А мне-то за что подыхать?! За Свет её сраный? Да пошёл он вместе с Сумраком и Тьмой на ишачью пасху!
К нам протолкался Павел.
— Никакого трибунала быть не может! — заявил он. — Всё сделано в соответствии с Генеральным кодексом.
Я сжала кисть так, что ногти до крови вонзились в ладонь. Лопатин — лучший юрист Серодворья. Он найдёт способ…
Грудную чакру пекло всё сильнее, я кусала губы, чтобы не закричать от боли.
— Это происшествие вне статей Генерального кодекса, — ответил Люцин. — Его будет разбирать Верховный трибунал.
— Сначала вам ещё надо доказать, — разъяснил закон Павел, — что это происшествие выходит за рамки Генерального кодекса, затем — что деяние Лемке и Дробышевой является опасным для Троедворья, и лишь тогда вы получите право говорить о трибунале.
— Я не собираюсь препираться с простенями, — ответил Люцин и жестом подозвал охрану. — В камеры их.
— Директор Люцин, — сказал Лопатин, — я обвиняю вас нарушении равновесной присяги. Правомочность моих слов и ваших действий оценит «мост истины».
По залу пробежал шепоток. У Люцина слишком мала возможность удержаться над Бездной. И слишком серьёзное обвинение предъявлено, чтобы отделаться болевым шоком. Приговор здесь может быть только один — смерть.
— Открывай «мост», — сказал Люцин. — Ты знаешь новый закон об изначальном суде. Открывать «мост истины» обязан истец, а не ответчик. Если истец по любой причине откажется от открытия, это означает признание вины. — Люцин улыбнулся: — Со всеми должными последствиями.
У меня тоскливо сжалось сердце. Люцин всегда славился предусмотрительностью. Мы проиграли. Теперь расстреляют всех троих. И какой чёрт меня за язык дёргал?
К нам подошёл Ильдан.
Грудь мне запекло ещё сильнее. Я тихо застонала и опять прикусила губу.
— Я беру право открывателя, — произнёс ритуальную фразу Ильдан. — И согласен разделить судьбу взывающего к изначалию полностью и до конца.
Люцин полузадушено охнул, такого он не ожидал. В зале загалдели, задвигались — дело приобретало новый оборот, для директора весьма опасный.
Ильдан движением пальцев сбросил заклинание и открыл «мост».
Выглядит он неказисто — два желтоватых плоских камня высотой около тридцати сантиметров, на них положена полутораметровая доска шириной сантиметров двадцать, вот и вся конструкция.
Павел глянул на нас с Вероникой, на Ильдана, улыбнулся и прошёл по доске. Та даже не шелохнулась. Люцин шумно сглотнул.
— Я… — с трудом выговорил он, горло перехватило спазмой, — …я признаю свою вину и прошу тебя о выкупе.
Возможно и такое. Если Люцин выплатит выкуп, поединок будет признан ничейным, а правыми станут считаться оба.
Павел молчал.
— Ты обязан назвать выкуп, — сказал Ильдан. — Это правило «моста истины».
— И какой может быть выкуп? — спросил Павел.
— Любой. За исключением чьей-либо боли, смерти и рабства. В том числе и Люциновых. Потребовать его отставки ты тоже не можешь.
— Чушь какая, отставка, — фыркнул Павел. — Всё равно лучших кандидатур нет, зато худших — навалом. Люцин Хамидович не такое уж и дерьмо. Терпеть можно.
— Лестный комплимент, — оценила я.
Люцин зло сверкнул глазами, но промолчал, сейчас время права и силы истцов.
— За исключением боли, смерти и рабства, — повторил Павел. Немного подумал и сказал: — Все простени Троедворья в настоящем и будущем становятся его полноправными кавалерами и дамами.
— Это невозможно, — ответил Люцин. — Такого не было от начала времён. Назови другую цену.
— Торговаться позволено, — сказал Павлу Ильдан.
Если верить летописям высшего арбитража, торгуются всегда и все. И часто добиваются уступки — у тех, кто просит о выкупе, обязательно есть сладкая и желанная приманка для оппонента.
В груди полыхнуло так, что от боли на мгновение потемнело в глазах.
— Ты разделил судьбу истца, — сказал Ильдану Люцин, — и теперь только ты решаешь право выкупа.
— Я слушаю вас, — ответил Ильдан.
— Твоего сына можно полностью излечить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161