— Это правда, что Александр прикован к инвалидной кушетке?
— Ты же видел фотографии.
— Это правда? — повторил Элунэль. Фотографиям хелефайя не верил.
— Истина, — ответила я по-русски. — У Сашки очень тяжёлая травма позвоночника, невозможно даже сидеть, он играет и поёт полулёжа. Так что при всей популярности и первого, и второго альбома, на сцене он выступал только дважды — первый раз спел одну песню на концерте в ГКЗ «Россия» на Двадцать Третье февраля, и месяц назад состоялся его собственный концерт. Но вряд ли будут ещё публичные выступления, для Сашки это слишком тяжело. Придётся ограничиться только компакт-дисками.
— Всё равно я не могу поверить… — ответил Элунэль. — Не могу.
— Если Дуанейвинг направит тебя послом Хелефайриана в Камнедельск, то вы обязательно познакомитесь.
Элунэль только кончиками ушей дёрнул. Достал из поясного кошеля три маленьких хрустальных статуэтки, превращённых в пранницы с серебристой, золотистой и радужной аурой, расставил на столешнице.
— По твоим словам, — сказал он, — в Троедворье их теперь в обязательном порядке делают все приготовишки.
— Не только. Едва появились новые технологические карты, пранники принялись мастерить все, кому не лень. Но Тимур вчера написал, что мода на них уже проходит. Две недели — слишком долгий срок для увлечения безделушкой.
Элунэль резким движением сгрёб пранницы и убрал в кошель. Верхушки ушей оттопырились под прямым углом к голове, кончики обвисли.
— Мы все клеили треугольный колодец из старых газет. Или из тонких деревянных рам, обтянутых шёлком. Все знали, что важен не материал, из которого изготовлен колодец, а пропорции. Изменить пропорции, установить колодец на основице — и пожалуйста, готова ануна. Перепады настроения при переходе с одного типа пространства на другой — о них тоже знают все. Столетиями все всё знали, но ни разу никто не задумался, не задал очевиднейших вопросов.
— Сложнее всего додуматься до самых простых решений, — ответил Арзен. — А заметить очевидное невероятно трудно именно потому, что всё однозначно настолько, что становится неразличимым.
— В Троедворье ничего не изменилось, — досадливо сказала я. — Слово «ануна» там никто никогда не слышал. И Люцин, и его предшественник Альдис всегда хранили её существование в глубочайшей тайне. К смерти меня Люцин приговорил только из-за того, что ему показалось, будто среди кабинетных украшений я узнала ануну. Он боялся, что я смогу ею завладеть, и тогда свергну его с поста, уничтожу. Тем более что я отказалась от должности советника, которая подразумевает клятву личной верности.
Элунэль и Каварли посмотрели на меня с недоумением.
— Люцин понял, — пояснила я, — что и талулат, и ануна — всего лишь небрежно скроенное враньё. Понял и то, что прекрасно способен властвовать без чужой помощи. А самое главное, Люцин уразумел, что держится его власть исключительно на гражданской войне, на противостоянии дворов. Поэтому ни Величайшая битва, ни навязывание постулатов равновесия никогда не прекратятся. Равновесие всегда означает состояние неподвижности и неизменности. Застой. Умирание, растянутое в бесконечность. Я опять проиграла сражение.
— Но в Альянсе бой ещё не закончен, — напомнил Каварли.
— Здесь я бессильна. Попробовала опубликовать технологические карты в потайничных газетах, но Дьятра конфисковал и уничтожил все типографские матрицы ещё до того, как были отпечатаны выпуски. Миф об ануне — одна из основ власти предстоятеля и нунция. Странно, что я до сих пор не в тюрьме. А ещё надёжнее — в могиле.
— Дьятра боится тебя, — сказал Элунэль. — И Брокко тоже боится.
— Тем более. Властители не прощают своего страха плебеям.
— Вот именно, что плебеям, — ответил Каварли. — А тебя плебейкой не считают. Да и человечицей тоже, потому что альянсовскому понятию «человек» ты не соответствуешь. Дьятра и Брокко пока не разобрались, кто ты и что, какие силы тебе подвластны, чего от тебя можно ждать. Поэтому они выжидают, осторожничают. Девятка вообще тебя в расчёт не принимает. Вряд ли Брокко и Дьятра им докладывали, что на свете существует Нина Хорса. Стукачи, если таковые имеются, тоже молчат, потому что не понимают, что говорить. Почти религиозное преклонение, которое в обычных условиях обеспечивало Девятке абсолютную верность холопов, теперь обернулось против них. Холуи пока никак не могут решить, а достойна ли какая-то там обезьянородная простокровка того, чтобы сказать о ней владыкам Надмирья Пречистого. Боятся наказания за то, что в разговоре со Всеблагими упомянули столь низменный предмет.
Арзен довольно улыбнулся:
— У тебя есть время на свободу действий, хотя и очень мало.
— Единственное моё оружие, — сказала я, — информация. Попробую напечатать листовки с технологическими картами и с помощью эльфов разбросать по всему Рему и пригородам. Золотистые и радужные пранники как таковые выглядят совершенно безобидно, никто не заподозрит, что листовка — покушение на священные основы. Пранники привлекательны — многие захотят смастерить себе красивую безделушку. А когда наступит день Очищения, люди поневоле начнут сравнивать ануну и пранник, делать выводы. Тем более, что наступает он через неделю, наиграться новым пранниками и забыть о них потайничники не успеют. Встреча с ануной придётся как раз на пик пранной моды. На смену слепой и бездумной вере начнёт приходить сомнение. Это будет ещё не освобождение от власти Девятки, но первый успешный шаг к свободе. Первый выигранный бой. Мы не знаем, как далеко от нас свобода, сколько боёв понадобится, чтобы её достичь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161