С самого начала можно было понять, что я не мастер толстых романов. Но я и не думал о романах. Я вообще не собирался больше писать. Вот только закончу это и вернусь к живописи! Картинку я писал одним духом, она или получалась сразу, или нет, а здесь... Фундамент, строительные леса... Нет, это не для меня.
Я написал-таки эту вещь, попытался объяснить самому себе, почему произошел внутренний переворот. Получилась эмоциональная исповедь, которая мало что объяснила. В ней было слишком много рассуждений, окаймленных восклицательными знаками. Она была законченной вещью и не казалась мне совсем чужой, но сказать, что узнал в ней себя, тоже не могу. Как на фотографии со вспышкой - рот кривой, глаз прищурен... Неудовлетворенность осталась. Я не дошел до причин, а только выразил эмоциональный накал, на фоне которого все происходило. Я написал о том, что хорошо знал. Это не обрадовало меня. Ведь меня интересовало то, что я знаю плохо, о чем только догадываюсь и что должен для себя прояснить.
10
Живопись давала выход самому бессловесному во мне, а слова помогли компенсировать утраты, к которым привели мои решительные действия по отторжению науки. Вместе с чрезмерно рациональным, схематичным, я чуть не выбросил язык! Я все же привязан к строгому мышлению, к точному языку, и это не поверхностное влечение, а тоже вытекает из моей сущности. Желание все объяснить возникло неспроста, а для этого понадобились слова. Я быстро втянулся, привык писать каждое утро и, закончив свой "роман века", продолжал - письма, заметки, планы новой рукописи, в которой уж, конечно, все себе объясню.
Но теперь я понял, что писать не умею. Мой язык скован, неуклюж, я строю фразы как ученик первого класса. Надо поучиться, а что может быть лучше для учебы, чем писание рассказов? Эту мысль подала мне Ира. Действительно, короткий рассказ! Сколько угодно пробуй, переделывай...
И я написал те рассказы, которые потом вошли в сборник "Здравствуй, муха!". И сразу почувствовал - это то самое, что мне нужно. Мысль - и чувство, спонтанность, импровизация - и ясная прозрачная речь... все это сошлось, соединилось в маленьких рассказиках. Я садился писать, еще не зная, о чем, сжимая ручки кресла, как перед американскими горками... Меня хватало на одну-две странички, и я чувствовал - конец! Еще не прочитав, знал - получилось!
Шли дни, и постепенно я терял уверенность, все дольше собирался духом, передо мной проносились обрывки фраз, слова, образы... ниточка показывалась и тут же рвалась... Я ждал - минуты, потом десятки минут... чувствовал, что устаю от напряжения, так и не собравшись в комок, разряжаюсь... И понимал, что все кончено.
Обычно я садился за рассказы осенью, когда уже прошло отвлекающее теплом лето и не начались еще холода, заставляющие сжиматься и сопротивляться. Два-три месяца по рассказу в день, а то и по два, и так несколько лучших лет.
Рассказы писались быстро и совершенно естественно, будто я выдыхал их, и ничего больше. Наверное, это было неспроста. Мое отношение к прозе созвучно с отношением к жизни. Я не умею планировать далеко вперед, живу сегодняшним днем, и точно так же не могу выстраивать большие прозаические вещи, требующие предвидения и четкого плана, жесткого "каркаса". А в коротких рассказах не знаешь, что случится в следующей фразе, в какую сторону "поведет" текст, его ритм и музыка. Они требовали от меня импровизации, интонационной гибкости, которая приходит при полной сосредоточенности. Тогда текст - это свободный, живой разговор с самим собой, очищенный от примесей, которые засоряют наши рассеянные мысли.
Проза дала мне больше, чем отдушину для моих незанятых мыслей. Она насытила то самое "разумное начало", которое раньше было фантастически "перекормлено" наукой. Так, что я даже думал, лопнуло навсегда. Нет постепенно оклемалось и дало о себе знать.
11
Теперь я всерьез почувствовал, что равновесие установилось, два моих новых занятия "покрыли" всю область моих интересов. И это повлияло на всю мою жизнь. Прорывы в "реальность" несколько облагородились. В прежние годы они были, пожалуй, грубоваты - я нажирался, напивался, знал грубую страсть и при этом чувствовал себя на вершине блаженства. Теперь я постепенно приходил к равновесию во всем, моя семейная жизнь установилась наилучшим для меня образом, чего я, наверное, не заслуживал.
Я добрался почти до своих основ. То, что оставалось незатронутым ни живописью, ни прозой, не имело определенной формы. Так, наверное, и должно быть. Не все в нас может быть выражено, есть вещи, не требующие выхода и выражения, они слишком глубоки и безгласны. Наверное, и то, на чем стоит искусство, по сути безгласно - основано на самых древних ощущениях равновесия, силы тяжести, осязания... Я вспоминаю, как играл в шашки - всем телом... как чувствовал страх, уверенность - как свою неустойчивость или равновесие в пространстве... как относился к еде, к любви... Все спаяно с простыми прикосновениями, с осязанием. Всплывает глубочайшее детское впечатление - сухой песок в плотно сжатом кулаке, мокрая глина, гладкие морские камешки...
И я начал лепить. И понял, что теперь, пожалуй, круг замкнулся. Но на это сил уже не хватит. И перестал лепить. Пусть маячит на горизонте. Может, когда-нибудь... Если брошу все остальное.
12
Если говорить на языке науки, я открыл для себя новые методы исследования. Результаты менее точны, чем формулы, зато ближе ко мне. О чем бы я ни говорил - везде только я! Это сначала относилось к живописи, а теперь и к прозе. Живопись радовала меня, но, найдя еще и слово, я почувствовал, что насыщен, и беспокойства во мне больше нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62