левый шаг, правая чуть отстает, приседаем, к цели обращено только полтела, отпущенный кожух затвора пошел по рамке вперед, выковыривая из магазина и топя в патроннике ладное тельце патрона, теперь гладим шар, ага, левая, сделав оглаживающее пустоту движение, подхватывает мизинец и безымянный… Эх! Затвор клацнул, сообщая Сережику о том, что он тормоз. Старый говорил, что лучший выстрел навскидку бывает тогда, когда все сливается в одно плавное движение, выходящее из брюха.
"Когда есть плавность, быстрота будет расти сама. Главное — чтобы тело запомнило все не через жопу, а правильно. Тогда будет плавно. А если плавно и тело прется само от себя, то скорость будет расти всегда, сама, уже без твоего желания. Нет предела, хочешь верь, хочешь — проверь. Только вытаскивай ствола ну хоть раз десять в день, но всегда, чтоб память не остывала. Поначалу вообще каждую спокойную минуту, этот пистолет, хе-хе, полезней дрочить, чем свой. Когда плавность будет, всегда, без провалов, считай, что ты опередил всех, кого знал раньше. Но это не все. Кого раньше знал — че? Справились они со своим врагом? Нет. Легли. Чтоб жить, ты должен быть лучше."
Потерна от постоянных прицеливаний показалась втрое длиннее. На лестнице целиться в темноту было гораздо неудобнее, и Сережик сунул ствол обратно, благоразумно опасаясь разбить морду на обледенелых ступенях. Здесь, наверху, натекший с улицы мороз ощутимо щипал за нос, легко прохватывал неподсохшие шмотки, и Сережик запахнулся, стараясь не хрустеть звонкими от стужи кусками штукатурки. В щитовой прислушался и только было решил двигаться дальше, как сверху, со второго этажа столовой, донеслась еле слышная возня.
Сердце сразу забилось тяжело и гулко, щеки и уши загорелись — организм готовил себя к драке, прокачивая кровь в боевых количествах. С пистолетом страшно не было. Хотя страшно все-таки было, но по-другому, в таком страхе нет тупости и бессмысленности; если даже и пойдет не так — враг ничего не получит бесплатно. Заплатить ему придется. Значит, если и сдохнуть, то не задаром. А если не задаром — то вроде как и насрать: рано, поздно, конец один… Это, наверное, и есть — по-человечески… — догадался Сережик. До чего хорошо, правильно иметь оружие — не чувствуешь себя подлой мокрицей, способной лишь убегать и поглубже закапываться в дерьмо!
Высовывая голову с лестничного марша, Сережик уже хотел, чтоб враг оказался одним из тех пидоров, что засели в его базаре; но все было проще. Старую, позавчерашнюю шкуру, повешенную на торчащий из стены провод, пыталась сорвать небольшая короткошерстная сука, огненно-рыжей масти.
— Старый, хорош дрыхнуть! — голос парнишки налился, зазвенел силой.
Теперь он звучал, цепляя не только воздух, теперь его было слышно и Там, Где Все Так, Как Оно Есть. Выжатый как лимон Ахмет довольно прислушался — ух как звенит!… Да, как все просто — и как сложно. Выкрикнуть миру в лицо вопрос — и расслышать ответ, вот и все… Сука, подаренная миром Сереге, была поистине королевским подарком — но скажи ему об этом, не поймет никогда. Не судьба. Оно и к лучшему. Больше парнишке не светило, но для успешного решения некоторых задач теперь хватает вполне. Теперь его голос был голосом человека, а не забитого существа, тупо пялящегося на бессмысленные, небрежно отрисованные картинки, снисходительно показываемые миром существам, добровольно выбравшим невежество и слепоту… Смотри-ка, орет-то как, а! Прям как прирожденный сержант… — устало расслабил сведенное лицо Ахмет, делая вид, что проснулся и зевает. — Да, Яхья-бабай, как я тебя сейчас понимаю… Как ты наломался-то со мной, а…
Сережик жарил на бодро пылающем костре пару славных ломтей со спины. Судя по лоснящейся моське, первый кусок уже проскочил, но оказался каким-то невразумительным. Ахмет подтянул к себе кипящую кружку с торчащим веером побегов багульника.
— Старый, а ты че сразу за веник свой? Давай мяска-то!
— Ешь, ешь. Мне неохота.
— Смотри, — парнишка явно был не прочь навернуть и третий кусок.
— Где эту ошкурил-то?
— А там же, где ты. Она как раз туда пришла, видать, шкуру учуяла. Я ее сразу — хоба! Точно промеж ушей, только мозги брызнули! Ты куда?
— Наверх схожу — поссу да снежком умоюсь. Как там, плющит?
— Да нет, потеплело. Сопли не прихватывает даже.
…Значит, меньше двадцахи. — мысленно перевел для себя Ахмет, прикидывая, какие поправки может внести погода в сегодняшние планы. — Да чего там. Плыть и не париться. Так, эдак, вот разница-то…
Видимо, Ахмету удалось этим утром настолько недокормить свое человеческое, что оно не проснулось и не помешало пройти между струями воды, изливающимися изо рта середины мира, он блаженно и отрешенно подымался по обледенелым ступеням, не замечая ничего вокруг — но поскользнуться или попасть кому-нибудь на мушку сейчас не мог. Мир не желал ему зла, не тревожил морозцем, никак не напрягал, даже наоборот — когда задумчиво бредущий человек поднялся на второй этаж столовой, мир показал ему один из самых красивых рассветов, которые человеку случилось видеть. Напившись всегда безмятежного, что бы ему не приходилось освещать, рассветного золота, Ахмет спустился во двор.
Натираясь снегом, человек расплескал внутреннюю тишину, зато взбодрился и начал ухать, крякать и издавать прочие зверские звуки, сообщавшие всем интересующимся — здесь катается, вываливая шкуру в свежем снегу, большое и довольное жизнью животное. Снег мгновенно таял на парящем теле человека, вода что-то брала у него, что-то отдавала, сообщая человеку о том, что видела и знает, узнавала человеческое, срывалась паром и возвращалась в небо, чтобы вновь посетить землю и встретиться с ходящими по ней за тысячи километров отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99