Как сам захочешь, как сочтешь нужным, так и сделаешь. Другой вопрос, сообщишь ли ты маме о результатах своих изысканий, но это уж будет зависеть от ее позиции. Ты сам-то чего хочешь? Хочешь ты влезать в это дело или тебе неинтересно?
— Я не знаю, — честно признался Андрей. — Не могу разобраться в себе. С одной стороны, конечно, хорошо бы перестать думать о себе как о сыне маньяка-убийцы, но с другой стороны…
Он замолчал, подыскивая слова, которые все куда-то подевались.
— С другой стороны… — мягко подсказал Константин. —
Ну? Так какие мысли у тебя находятся с другой стороны?
— Это не мысли, это чувства. Я их не понимаю, не могу ни объяснить, ни описать. Какой-то внутренний протест, что ли. Когда я об этом думаю, внутри меня все поднимается, и бунтует, и кричит: нет! нет!!!
— Значит, прав был твой доктор Юркунс, — задумчиво проговорил Мусатов-старший. — Болит ранка-то. Болит.
— Ну вот, и ты туда же. Далась вам эта ранка!
— Вот видишь, ты повышаешь голос, раздражаешься. Значит, тема тебе не безразлична. Я полагаю, Андрюша, ответ однозначен: поисками истины заниматься нужно. И вовсе не потому, что истина важнее всего, глупости все это. Иногда она действительно важнее, а иногда не имеет никакого значения, а порой и просто вредна. Но в нашем случае узнать правду о том, что случилось с твоим отцом, все-таки нужно, что бы по этому поводу ни думала твоя мама. Это нужно в первую очередь тебе самому.
— Выходит, все эти разговоры про подсознание…
— Да-да, сынок, это все так и есть. Твой доктор вовсе не выживший из ума маразматик, все, что он тебе говорил, давно известно и в психологии, и в психиатрии. А теперь давай подумаем, как нам вечером построить разговор с мамой, чтобы как можно меньше ее травмировать.
Они поехали обедать в дорогой ресторан, строили планы, вырабатывали стратегию разговора, чтобы выдавать информацию Ксении Георгиевне постепенно, подготавливая ее к каждому новому повороту, а то еще, не дай бог, сердце не выдержит.
Но Ксения Георгиевна все равно, конечно, разволновалась донельзя, сосала валидол, слушала сына бледная, с выступившей на лбу испариной и синевой вокруг плотно сжатых губ. Как и ее муж, она умела слушать не перебивая, поэтому до самого конца Андрею так и не удалось предугадать, какой же будет ее реакция. Что она скажет? Захочет узнать правду или нет?
Выслушав рассказ Андрея, она встала с дивана, на котором все это время сидела, и спокойно спросила:
— Кто будет чай, кто кофе?
— Кофе, — быстро ответил Андрей.
— А мне чайку, если можно, — попросил Константин
Викторович.
Ксения молча кивнула и вышла из комнаты.
— Я не понял… — ошарашено прошептал Андрей, глядя вопросительно на Костю.
Он ожидал бури эмоций, может быть, крика, может быть, слез, да чего угодно, только не такого ледяного спокойствия.
А как же валидол, испарина, бледность? Нет, рассказ сына совершенно точно не оставил ее равнодушной. И вдруг — чай какой-то… И ни слова о том, что она только что услышала.
— Ей нужно подумать, — так же шепотом ответил тот. —
Ты что, свою маму не знаешь? Она никогда в жизни на серьезные вопросы сразу не отвечает.
— Но она так спокойна, — удивился Андрей.
— Если бы она не умела сохранять спокойствие в самых экстремальных ситуациях, она не проработала бы столько лет в школе.
Через несколько минут Ксения Георгиевна внесла в комнату поднос с чашечкой кофе для сына и двумя большими чашками с чаем — для себя и для мужа. Прошло еще минут пять, но к чаю она так и не прикоснулась, сидела неподвижно, обхватив горячую чашку ладонями. Андрей почему-то не мог оторвать глаз от ее рук, он впервые заметил сейчас на них проступающие пигментные пятна, неумолимые свидетельства надвигающейся старости. Правда, пятна совсем еще незаметные, бледные, ведь мама совсем не старая…
— Костя, Андрюша, — начала Ксения Георгиевна глухим голосом, — я не знаю, как вы отнесетесь к тому, что я сейчас скажу, но я все равно скажу, потому что когда-то же нужно наконец сказать. Я очень любила Олега, своего первого мужа. Очень любила. Я считала его самым лучшим самым добрым, самым умным. Я восхищалась им, его трудолюбием его умом, его образованностью… Он ведь очень много читал и очень много знал. Я всегда удивлялась, как это получается что мальчик из провинциального городка знает намного больше меня, столичной девчонки. Знаете, такое столичное высокомерие… Я не просто восхищалась им, я его боготворила. Он был абсолютно неординарной личностью, ни на кого не похожий, с очень своеобразным мышлением, с оригинальной логикой. Прости, Костя, я никогда не говорила тебе этого, и тебе, наверное, неприятно это слышать.
— Ничего, — успокоил жену Мусатов-старший, — ничего, Ксюша, все в порядке. Все нормально. Рассказывай.
— Олег с самого первого дня нашего знакомства попросил, чтобы я занималась с ним английским, просил для перевода самые трудные тексты. Разговорная практика ему была не нужна, он набирал лексику и учился читать научную литературу. Он где-то доставал научные книги на английском, в основном по специальности, но потом я заметила, что он читает и много другого. Он интересовался даже астрологией… Тогда, в семидесятых, это было чем-то совершенно запредельным, вроде сатанинских культов, ведь мы все были оголтелыми материалистами, воспитанными в идеологии научного атеизма.
Ксения Георгиевна помолчала немного, глядя в свою чашку, потом заговорила снова:
— И вот когда все это случилось… Когда Олега арестовали, отправили на судебно-психиатрическую экспертизу, поставили ему диагноз и признали невменяемым, я сразу поверила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22