имена существительные, словосочетания, лозунги, изречения – некую запутанную речь, черновой набросок, из которого, как ему казалось, он сможет в любое мгновение вырваться, но который угнетал его, образовывал дразнящий вихрь нити, двадцать раз порванной, двадцать раз связанной, слова без связи, в которых ему всего не хватало: то произношения, то написания, то значения, однако поток этот ткался, непрерывный, плотный, светлый точный удар, интуиция, знание, воплощающееся внезапно в мигающем дрожании, в размытости, в которой оживал вдруг знак более точный, но он появлялся лишь на мгновение, чтобы тотчас же исчезнуть.
– How was it? – пробормотал Аугустус Б.Клиффорд (наедине с собой он думал и говорил только по-английски). – It was. Was it? It was. Решение (или прощение, или сочувствие), отмерившее для себя короткий промежуток времени, но ни одно слово, ни одна речь никогда не открыли бы знания более глобального.
Затем, не понимая, почему столь незначительный факт привлек его внимание, он вдруг вспомнил, что не кормил Иону, своего карпа, – упущение, конечно, тривиальное, но осознание этого, придя внезапно, словно пронзило его. Бормоча какую-то тарабарщину, он оделся.
Дом спал. Аугустус Б.Клиффорд подошел к сундуку, набрал зерна, любимого лакомства карпа. Он уже собирался выходить, когда внезапно увидел в углу гостиной на пианино темный лист картона, покрытый каолином и зачерненный тушью, на котором, по словам Саворньяна, Вуаль попросил искуснейшего мастера написать белым японскую танка. Увиденное показалось ему восхитительным. Он подошел к пианино ближе, взял в руку прямоугольный лист, провел пальцем по вкрадчивому следу тончайшего японского иероглифа.
Внезапно он испустил ужасный, нечеловеческий крик:
– Ай! Ай! Заир! Тут, тут – Заир!
Его рука метнулась в воздухе. Он упал замертво.
Все в доме подскочили, забегали, опрокидывая все на своем пути, теряя самообладание, бледнея, горячась, наполняясь одновременно и яростью, и страхом, в порыве своем цепенея. Сначала прибежал Амори, следом за ним – Ольга, Саворньян, Скво.
Аугустус лежал на большом восьмиугольном китайском ковре. Лицо его было искажено ужасной гримасой. В последнем броске он отхватил рукой добрую четверть картонного листа. Повсюду было разбросано зерно.
– А почему здесь зерно! – удивился Амори.
– Он кормил им Иону, карпа, – пояснила Ольга, которая сразу же все поняла.
– Да, – добавила Скво, – он не кормил Иону вот, уже три дня. Наверняка он спохватился, что позабыл о своей обязанности.
– Вероятно, – продолжала Ольга, – когда он набирал зерно – любимый корм карпа, – с ним случился приступ, сколь внезапный, столь же и убийственный, травма, шок, инфаркт – кто знает?
– Да, но связан ли этот приступ с танка на картоне, который он смял рукой в последнем порыве? – высказал свои сомнения Саворньян.
– Он испустил тогда душераздирающий крик, – вставил в свою очередь Амори, – но что он выкрикнул? Я не разобрал.
– А я слышала: «Траир, траир»! – сказала Ольга.
– А я – не то «Памир», не то «Салир», – сказал Саворньян.
– Нет, он выкрикнул: «Заир, тут, тут – Заир!», – сказала Скво.
– Заир! – воскликнули все разом. – What is it?
– It is a long long story, – прошептала Скво. В ее голосе чувствовалось изнеможение.
– Но мы хотим знать, – обратились к ней все с мольбой.
– Хорошо, я расскажу все, – не стала упрямиться Скво, – но прежде попробуем переговорить по телефону с Алоизиусом Сванном и Оттавио Оттавиани. Три дня назад Сванн прислал Аугустусу телеграмму следующего содержания: «Ситуация под контролем. Все плохо. Все наши подозрения связаны с Азенкуром. Будьте бдительны. Мы хотим знать: закончилось ли ваше расследование? Чем раньше мы будем введены в курс дела, тем раньше сможем действовать». Алоизиус Сванн знаком с Клиффордом уже десять лет, – продолжила Скво. – Он знал, что существует Заир. Он, пожалуй, сможет предложить нам свою бесценную помощь, ибо очень давно следит за всеми этими событиями.
Амори связался с полицией. Там ему сказали, что Алоизиус Сванн на службе не появлялся, и передали трубку Оттавиани.
– Алло, алло, – раздался его голос, – Оттавио Оттавиани вас слушает.
– Алло, алло, говорит Амори Консон.
– Амори? Как дела?
– Неважно.
– Что случилось?
– Случилось то, что Аугустус Б.Клиффорд только что приказал долго жить!
– Crocus and Plum-Pudding! – взвыл шпик. – Аугустус умер!
– Еще как умер, – подтвердил Амори.
– Убийство?
– Нет, мы считаем, что это, скорее всего, инфаркт.
– Черт! – снова выругался Оттавиани. – Мы немедленно едем к вам.
Он положил трубку. Амори сделал то же.
– Он едет к нам, – сказал он Ольге, не прислушивавшейся к разговору.
Тело Аугустуса Б.Клиффорда перенесли в соседнюю комнату, положили на низкую кровать и накрыли простыней.
Скво предложила всем собраться вокруг круглого индейского ковра, затем вооружилась множеством! диковинных вещей.
Ольга тихим голосом, почти шепотом, предупредила:
– Скво никогда не начинает свои рассказы, пока не смягчит божественный гнев мольбой о прощении, которую Великий Маниту не услышит, если мольба эта не будет сопровождаться строго выполненным обрядом, его устный канон сформулировал и кодифицировал Великий Сачмо при основании Клана двадцать восемь раз по двадцать восемь лет назад, и он, передаваясь от отца к сыну, дошел до наших дней.
На труднопонятном жаргоне Скво возвестила устный канон Великого Сачмо, сообщая одно за другим необходимые предписания, подкрепляя свою речь действом, которое исполняла с особенной тщательностью, – гости лицезрели его с неослабевающим интересом:
– О Великий Сачмо, вот уже двадцать восемь раз по двадцать восемь лет, как ты обучил нас тонкому искусству смягчать ужасный гнев Великого Маниту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73