Такими большими деньгами не швыряются. Она злилась, но головы не потеряла. Лишних денег не бывает. Клод писал, что заплатил за квартиру на полгода вперед. «Если вдруг что-то понадобится, просто напиши, скажи» . Кора так ничего и не попросила. Она даже не написала Клоду, что у него сын. Может быть, для него и к лучшему, что она исчезла.
Кора смыла с лица художества, отпустила волосы, записалась в библиотеку. Ела только то, что полезно, пила молоко и читала. По вечерам она усаживалась с книгой у открытого окна, поглядывала на летнюю улицу, на прохожих и слушала песни по радио.
Однажды, возвращаясь из библиотеки со стопкой книг под мышкой, Кора вдруг почувствовала, что не может идти дальше, до того ей стало страшно и одиноко.
«Надо идти, – приказала себе Кора. – Нужно взять себя в руки. Как только я перейду улицу, ни страха, ни одиночества не будет, – уверяла она себя. – Все будет хорошо».
Кора перешла через дорогу. Остановилась, пытаясь собраться с мыслями. Нет, не получается. Все равно страшно, ноги не слушаются. «Пойду назад. Как только перейду на ту сторону, все станет хорошо. Все будет хорошо». Кора снова перешла улицу. И неизвестно откуда снизошел на нее покой. «Господи, – подумала она, – да я почти счастлива. Ясное дело, почти. Но мне и этого хватит. Должно хватить». Кора зашагала дальше.
– Я нужна! – сказала она вслух. И, подумав о малыше, добавила: – Как же иначе?
Мать Коры была уверена, что после рождения Сэма дочь вернется домой.
– А что ей еще делать? – заявила она Биллу по дороге в больницу, когда они ехали навещать Кору перед выпиской. – Не возвращаться же ей в эту конуру? Там жить нельзя, грязища!
Билл покачал головой.
– Только не вздумай говорить ей об этом. – Он знал, что Кора домой не вернется. – Неужели не понимаешь? – продолжал он. – Ей кажется, что она нас подвела. И в себе она разочаровалась. Она не вернется домой, не искупив вину.
– Не искупив вину? – Ирэн отродясь не слыхала подобной чепухи. – Ей сейчас не до того. Ей ребенка надо растить. А искупление лучше выкинуть из головы.
Но Билл знал цену своим словам.
– Да пойми ты, ей стыдно возвращаться домой. Она уезжала с большими надеждами и не вернется с дурацкими кольцами в ушах и с ребенком, ей надо снова себя зауважать. Хочешь видеться с внуком – привыкай мотаться туда-сюда, нечего всю дорогу вздыхать и фыркать.
Ирэн, напоследок вздохнув и фыркнув, развернулась к мужу:
– Это все ты со своими «синяками и шишками»! С них все и началось. Теперь получай искупление-самоуважение! – Ирэн хлопнула Билла по плечу. – Не выношу, когда ты прав. Ей нужен холодильник.
– А холодильник-то тут при чем? – возмутился Билл, чувствуя, что правота ему дорого обойдется. – И почему именно мне на все раскошеливаться?
– Искупление само собой, но ведь у нее ребенок на руках, не бегать же ей каждый раз в магазин за едой. Без холодильника нельзя. И ведь наверняка эта дуреха даже в очередь на муниципальную квартиру не встала.
Когда Кора вернулась домой, комнату было не узнать. Детская кроватка в углу, кресло, холодильник, набитый всякой снедью.
– Знаю, – оправдывалась Ирэн, – это не в твоем вкусе. Все розовое, голубое, игрушечное. И кресло не такое, как ты любишь. Но скоро ты будешь рада, что есть куда присесть. А еще оно раскладное, сможешь на нем спать, когда мы с отцом приедем.
– Ладно, ладно. Знаю, – отмахнулась Кора. Она приехала домой с малышом, и ей не терпелось попробовать себя в роли мамы, что бы ни пришлось при этом делать. А что делать, Кора пока не совсем понимала.
Нет, думала Ирэн, ничегошеньки ты не знаешь.
Спустя несколько недель Кора убедилась, что знание бывает разное.
– Одно дело знать, – позже объясняла она Эллен, – что если сунешь палец в розетку, то тебя ударит током. Другое дело вправду сунуть палец в розетку. Только тогда и узнаешь по-настоящему. Летишь вверх тормашками через всю комнату, волосы дыбом, сердце стучит как бешеное. И думаешь: вот оно, значит, как. Тут-то и начинается знание.
Первые полтора месяца жизни Сэма Кора провела на бегу. Истекающая молоком, вся в засохших молочных пятнах, обессиленная, она жила от кормления до кормления, таская туда-сюда груды пеленок. Сидеть было больно. Стоять тоже. Кора перебивалась бутербродами с ветчиной, о себе позаботиться не успевала, разве что заправить постель сразу после сна. Застелить ее позже уже не будет сил. Каждые четыре часа грудь набухала, зудела, ныла. Сладкое, жирное молоко текло по животу. Вся липкая, изнемогая от жара, Кора не могла дождаться, когда малыш начнет сосать, освободит ее. Ничего не было приятней, чудесней: маленький ротик обхватывал сосок, губки почмокивали, чудная крохотная ручка сжимала ей грудь. И все же Кора часто плакала. Она не представляла, что можно так выбиваться из сил. Когда малыш плакал – а реветь он был мастер, – плакала и Кора. Звук детского плача, пронзительный, надрывный, ранил ее в самое сердце. Его нужно было унять во что бы то ни стало. Если не помогали ни молоко, ни ласки, ни чистая пеленка, оставалось только выть вместе с малышом. И, прижав к себе ребенка, Кора ласкала его, баюкала и тоже ревела в голос.
– Ну и плаксы же мы с тобой! Подпевайте-подвывайте Коре и Сэму! – всхлипывала она.
К Коре приходила женщина-педиатр, сначала каждый день, потом – раз в неделю. Она беспокоилась за такую юную мать-одиночку, поэтому суетилась и украдкой высматривала признаки того, что Кора не справляется. Но Кора не собиралась выставлять свою усталость напоказ перед чиновниками. Всякий раз она не могла дождаться, когда врач уйдет.
Кроме ребенка, у Коры никого больше не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75