Дело в том, что на лужайке духовой оркестр играл фокстрот, а Риппл обещала Стиву прийти потанцевать с ним, но не на лужайке, а возле солнечных часов – на бархатном газоне, окруженном деревянной решеткой. На сделанных из графита тонкой работы солнечных часах были вырезаны старинные уэльские стихи, в переводе звучащие так:
Время летит? О нет!
Время стоит. Вы идете.
Можно себе представить, какое впечатление производило такое предупреждение на молодежь! Стефан и Риппл танцевали, делая круг за кругом, а ветерок доносил до них отдаленный припев танцевальной мелодии:
И колокольчики звенят
Для меня и моей возлюбленной.
Птицы поют
Для меня и моей возлюбленной.
В этот великолепный день Риппл наслаждалась танцем и солнцем, сознанием, что имела успех в роли феи. Наслаждалась она и смешанным запахом резеды и душистого горошка, доносившимся из-за решетки. Ее ощущения были сугубо личными, они не зависели ни от чувств, испытываемых другими людьми, ни вообще от других людей. Это означало, что девочка совершенно не думала о юном Стиве, товарище своих игр и кавалере в танцах. Она не спрашивала его, что он думает или чувствует. У нее не было такой потребности.
Она вспомнила о нем только тогда, когда он внезапно заговорил во время танца.
– У меня кружится голова, – сказал он и тихо, нервно засмеялся. Он схватил голую тонкую руку Риппл под ситцевым рукавом ее плохо сшитой кофточки.
– У тебя кружится голова? У меня никогда не кружится, – сказала Риппл с заносчивостью пятнадцатилетней девочки. – Тогда лучше остановимся.
Она ждала, когда Стив выпустит ее руку, но юноша своей длинной веснушчатой рукой, гибкой и тонкой в кисти, все еще держал ее, и ей казалось, что на руке у нее горячий браслет. Он остановился, хотя музыка продолжалась. Стив смотрел ей прямо в лицо сверкающими, горящими глазами, весь пылая, совсем потеряв голову. Так же неожиданно, как и раньше, он заговорил снова:
– Риппл, какая ты красивая!
Это был первый услышанный ею комплимент – знаменательное событие в жизни каждой девушки. Но Риппл была слишком молода. Для девушки постарше его слова были бы как мед и вино. Вся обстановка так подходила для первой любви – время, место, чистота их чувств, свежий и напоенный ароматом цветов воздух, далекие звуки музыки и рядом с ней этот обаятельный, застенчивый, неиспорченный, пылкий юноша.
Он отдавал ей, как букет цветов, свои мечты, свои чувства, ту первую вспышку влечения и страсти, которая у многих мальчиков часто переходит в романтическую дружбу. Этот рыцарски настроенный юноша подносил свой дар слишком юной девушке, которая не понимала своего невероятного счастья. Ей было пятнадцать лет; томностью и пылким воображением она далеко превосходила многих двадцатипятилетних женщин. Но в том, что касалось реальных чувств, Риппл оставалась еще девочкой пяти-шести лет. Она была холодна, как зеленый нераспустившийся бутон розы у подножия этих солнечных часов, розы, зеленая чашечка которой еще не раскрылась, так что никто бы не мог угадать, превратится она в будущем в красный, полный страсти цветок или в белый, холодный. Риппл ответила на его слова живо и простодушно:
– Ну я совсем некрасивая. Что ты! Красивая? У меня неправильные черты лица. Тетушка говорит, что я одна в семье некрасивая. Удивительно, как у папы могла родиться такая дочь, как я. Все мальчики в нашей семье такие красивые, а у меня слишком большой рот.
– Он совсем не большой. По-моему, он такой красивый, – сказал Стив, глядя на ее рот. Затем все его юное лицо густо залила краска, как если бы эти нелестные замечания относились к нему самому, и вдруг, совершенно неожиданно для девушки, он нервно схватил ее за руку.
– Не знаю, не покажется ли это тебе странным… Мне хочется тебя поцеловать. Тебя это не пугает? Можно?
– Конечно, нельзя, – сердито ответила Риппл, ответила без волнения, без тени застенчивости, даже не покраснев. Ибо для всего этого необходимо, чтобы первый красный или белый лепесток показался сквозь зелень нераспустившегося бутона.
– Поцеловать меня? И не думай! В такую жару, как сегодня? Я не ребенок. Ты только на два года старше меня, а женщина всегда старше мужчины. Папа так говорит. Это значит, что ты моложе меня. И отпусти мою руку! Я не люблю, чтобы меня держали, когда я не танцую.
– Что с тобой? – неуверенным голосом спросил Стив. Он не понимал, что с ней ничего не произошло, знал только, что сам изменился. – Ты сердишься на меня, Риппл? Тебе неприятно со мной?
– Вовсе нет. Почему? – сказала Риппл. Она беспечно высвободила руку, которую держал юноша, совершенно не сознавая, какое впечатление произвел ее отказ. В бесчисленных своих книгах Риппл читала о том очаровании, которое исходит от женщины, очаровании прекрасном и жестоком. Читала и о древнем инстинкте, побуждающем мужчину к охоте, к преследованию. Она читала…
Но Риппл была слишком, слишком молода! Она не видела ничего общего между тем, что читала, и своими реальными чувствами. Каково же было ее удивление, когда рука, из которой она только что высвободила свою, обняла ее за шею. Стив притянул к себе ее голову – быстро, нежно.
– Я не могу, Риппл! Я не могу. Я хочу… – заговорил он изменившимся мягким голосом, который тронул бы взрослую, сложившуюся девушку. На чувства такой девушки несомненно повлияли бы красота влюбленного, его тонкая кожа, свежесть близкого неиспорченного табаком дыхания, его блестящие волосы, сила его объятия.
Все это было напрасно, все прошло мимо нее. И самое искреннее отчаяние охватило Риппл, когда он откинул назад ее голову и поцеловал, сначала в щеку, потом застенчиво, но горячо в губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84