Отец Риппл добродушно засмеялся:
– Боюсь, что нет.
– Я только хотел сказать, что мой автомобиль здесь недалеко, в гараже. Я сейчас выйду и…
– Тсс… – зашептал кто-то, как раньте.
Зрительный зал погрузился в темноту, и на экране появился обычный киножурнал: закладка где-то первого камня, испытание борзых…
Капитан Барр пробрался к выходу, вышел на улицу и направился к гаражу. Он решил, что этот вечер, так мало обещавший сначала, кончился удивительно приятно.
«Какая интересная, красивая девушка! Это, вероятно, будет необыкновенно веселый ужин…»
VIII
Как же прошел вечер первого выступления Риппл?
Вот как представляла себе когда-то ужин после такого выступления сама Риппл.
Ей было тогда пятнадцать лет, и она ехала в Лондон учиться. Сидя против отца в лондонском поезде, девочка в своем живом неопытном воображении рисовала себе картину первого ужина в ее карьере балерины.
Ей представлялся огромный, блестящий, дорогой ресторан, высокий, как собор, с массой столов. Огни отражаются в розовых бокалах; вокруг черные силуэты. Вино, конечно, искристое, шипучее – целый ряд бутылок с золотыми головками. Повсюду цветы. Букеты душистых лилий, каскады красных роз, ослепительное столовое белье.
Ресторан полон народу; все мужчины выглядят, как на иллюстрациях журналов или на рекламах первоклассных портных. Все женщины – пышные красавицы в сильно декольтированных блестящих платьях из серебристой, розовой и золотистой ткани. И все они, мужчины и женщины, люди, известные в обществе и в театральном мире. Блестящее зрелище. Все танцовщики и балерины, о которых когда-либо слышала Риппл, собрались здесь за самым роскошным столом: Павлова, Айседора Дункан, Лопухова, Сен-Дени, Тед Шоун, Маргарита Морис, Вацлав Нижинский, Карсавина, Иви Шиллинг, Борлин, Мод Алан и многие другие.
А что подают на ужин? Это Риппл представляла себе более смутно. Она читала о таинственных бутылках и дичи. Бутылки – это, конечно, искристое шампанское, самое сладкое, какое только возможно, Дичь вызвала в воображении любимое блюдо – жирный жареный цыпленок со своего птичника с хлебным соусом, таким обильным, какого она еще никогда не видела. И на этом первом ее ужине, вероятно, будет большой серебряный соусник с вкусным, пахнущим чесноком, хлебным соусом: будут реки густой, темной, кипящей подливки.
Хотя еда не будет иметь для нее особенного значения. Кроме сластей! Множество разноцветных кремов и сверкающих желе, и славное, прозрачное, сладкое взбитое мороженое с фруктами. Ах, как все это Должно быть прекрасно и роскошно! Какой аромат, какие духи, какое убранство! Играть будет лучший струнный оркестр в мире, дополненный шестью арфами (Риппл очень любила арфу), но страстные звуки музыки не заглушат разговоров, которые отовсюду будут до нее доноситься.
– О, посмотрите, вот Риппл! Вы видите ее? Та изящная девушка в великолепном манто. Вот она идет. Балерина Риппл!
Вместо всего этого танцовщица Риппл сидела совсем одна за столиком в маленьком, плохоньком, дешевом итальянском ресторанчике, поблизости от «Колизеума». Комнатка была мрачной, несмотря на зеркала и картины в золоченых рамах. Сонные мухи лениво ползали по вянущим бананам и апельсинам на стеклянных блюдах и по темному потолку. Скатерти были в пятнах от пролитого соуса. За столиками сидели только два старых француза, театральные парикмахеры, небритый журналист и Риппл в своем синем шерстяном костюме и черной шляпе. Грим был заботливо снят маслом какао с ее нежного растерянного личика, но на нем сияло то выражение, которого никогда не было до этого вечера и которое преобразило его больше, чем самый утонченный грим. Она сидела неподвижно.
– Что угодно, мисс? – спросил официант, бледный маленький итальянец. Он стоял уже почти минуту, держа в руках меню, написанное синим карандашом.
– О! Дайте мне цыпленка, – сказала Риппл, очнувшись от своих мыслей и глядя невидящим взором на стоящую на столе зеленую фаянсовую вазу с двумя умирающими хризантемами. – Жареного цыпленка с хлебным…
– К сожалению, цыплята кончились, мисс.
– Тогда я не знаю, что мне взять, – сказала Риппл. Официант отрывисто предложил ей несколько блюд, и Риппл уловила слово «яичница».
– Да, яичницу, пожалуйста.
– А еще?
– Я ничего больше не хочу, спасибо, – ответила девушка, которая еще никогда в жизни не была одна в ресторане. Риппл, которую так заботливо от всего ограждали, сидела одна в маленьком лондонском ресторанчике!
Это было удивительно, но ее не удивляло. Что могло еще ее удивить, по сравнению с тем поразительным видением, которое стояло перед ее глазами? Казалось, вместе с театральным костюмом и гримом Риппл сбросила с себя и веселость. Она внезапно стала молчаливой еще в освещенной газом шумной артистической уборной, где пахло помадой и неумолчно щебетали девичьи голоса.
Риппл быстро переоделась и ушла. Она скрылась от родных, которые должны были зайти за ней; ускользнула от миссис Тремм, которая заказала заранее сандвичи и пирожные с доставкой на дом в Хемпстед. Она пожала руку Нэнси, Пандоре, Сильвии и другим танцовщицам, застенчиво что-то пролепетав на прощание.
Пусть все думают, что она ушла с «другими». Ей хотелось быть одной. Теперь, конечно, она вернется на метрополитене в Хемпстед – поедет домой, к миссис Тремм; потом позвонит в гостиницу родителям, чтобы их успокоить.
«Там, наверное, переполох», – мельком подумала она. Поднимется шум по поводу ее исчезновения. Разгневанный отец снова начнет, как бывало, говорить о деморализующем влиянии сцены, о театральных друзьях, отвратительных манерах, постыдном поведении по отношению к родителям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84