Она пришла в себя первая. Прошептала:
– Они убьют меня, если узнают.
– Кто? – не понял я.
– Наши. Они ненавидят тех, кто спит с немцами просто так.
– Но как тебе удалось проникнуть в город? Мне кажется, и птица не пролетит без нашего ведома.
– Я из него никуда и не уходила.
– Не может быть. Мы обыскали каждый дом.
– «Мы обыскали», – с издевкой повторила она. – «Мы» – это непобедимая армия арийцев, из которой дикие нецивилизованные русские под Сталинградом сделали котлеты?
Во мне вдруг поднялась такая ярость и ненависть к девушке, с которой я всего несколько минут назад занимался любовью. Не помню, как я очутился на ней верхом. Руки сами потянулись к ее горлу.
Я пришел в себя, когда услышал ее хрип.
– Прости. – Я взял в ладони ее лицо. – Черт бы побрал эту войну.
Я лег и повернулся к ней спиной. Я очень любил Лорхен. И в то же время люто ненавидел.
– Если бы не война, мы бы не встретились, – снова сказала она. – Как меня угораздило влюбиться в немца?
– Вы с сестрой использовали меня в своих целях, – сказал я, чувствуя новый прилив ярости. – Вы…
– Она мне не сестра, – сказала Лорхен. – Я познакомилась с ней, когда немцы заняли город. Она жила раньше в Ростове, преподавала в университете немецкий. Я осталась на оккупированной территории только потому, что не хотела бросать дом, в котором родилась и умерла моя мама.
– У тебя больше никого нет? – спросил я.
– Отец пропал без вести под Москвой. Брат погиб недавно под Сталинградом.
Она говорила спокойно, без злобы. Я повернулся к ней.
– Иди сюда, моя девочка. Теперь у тебя есть я.
Эти слова вырвались сами собой. Да, я был влюблен в Лорхен, но не мог ее защитить. Машина войны, запущенная на полные обороты, способна переломать кости не только побежденным, но и победителям тоже.
Она ушла до рассвета. И не сказала – куда. Я не мог остановить ее. Она сказала, перелезая с моей помощью через подоконник:
– Я не могу без тебя. Обязательно увидимся.
Я ждал ее на следующую ночь, прислушиваясь к каждому шороху.
В эти бессонные ночи, полные шорохов, мышиного писка и воя ветра за окном, я вдруг понял, что меня совершенно не волнует тот факт, что наша армия терпит поражение за поражением. Хотя вру, на самом деле он волновал меня – я не хотел расставаться с Лорхен.
Как это обычно случается, я проспал ее появление. Проснулся уже когда стук в окно стал таким отчетливым, что его нельзя было спутать ни с каким другим звуком.
Она стояла в палисаднике. Простоволосая и в легком платье. На ее руках были ссадины и синяки.
– Я убежала. Они посадили меня в чулан. Они все знают.
– Кто? – не понял я.
– Наши, – тихо сказала она. – Вилен говорит, что немецких овчарок нужно вешать. Они собирались повесить меня утром.
– Мы сами их повесим. Ты только скажи: где они?
– Этого я сделать не могу… Она расплакалась на моей груди.
Мы проговорили до рассвета, обсуждая всевозможные варианты ее спасения. Ни один из них не годился. Наконец я сказал:
– Останешься у меня. Запру тебя в спальне. Я всегда ее запираю: там у меня сейф.
И не стал слушать ее возражений.
В тот день город бомбила русская авиация. Мы сидели в подвале штаба, переоборудованном под бомбоубежище. Я беспокоился за Лорхен.
Когда я вернулся домой, она спала, свернувшись калачиком под одеялом. Светлые локоны разметались по подушке.
Мы пили в постели белое вино из того же подвала, доставшегося нам в наследство от чудака-русского – я принес его в двухлитровой банке. Вино оказалось очень крепким, и мы быстро захмелели. Лорхен беззаботно смеялась. От ее улыбки я сходил с ума.
– Знаешь, с чего началась моя любовь к тебе? Ты напомнил мне одного русского киноактера.
– Не хочу быть ничьим отражением.
– Не обижайся. – Она взяла мою руку, поднесла к губам и поцеловала. Потом еще и еще. – Пусть ты немец, враг, а я все равно люблю тебя. – Она помолчала. – Как ты думаешь, теперь русские всегда будут ненавидеть немцев?
– Может, и не всегда, но очень долго, – ответил я. – Мне очень жаль…
Я не закончил фразы. Я еще не знал, чего конкретно мне жаль, – просто вдруг нахлынуло сожаление о том, что тот небольшой отрезок жизни, который я прожил, я прожил не так, как надо.
– Мне тоже, – эхом откликнулась Лорхен. И добавила: – Ведь у меня будет… – Она моментально поправилась: – Я беременна…
Я медленно поднес ее руку к губам. Я видел эту картину со стороны. Я поставил бы под ней подпись: «Без надежды»…
Мы выпили все вино. За окном повалил крупный снег. Мне это напомнило детство, рождественские праздники. Я сказал:
– Ты – моя жена. Другой у меня не будет никогда. На следующий день меня встретил у порога встревоженный Бах.
– Герр Хоффман, к вам в спальню кто-то влез, – сказал он шепотом. – Я видел следы в палисаднике. Я хотел взломать дверь, но не осмелился. Я доложил обо всем герру Шубарту. Он ждет нас в столовой.
Я кинулся туда.
Эрих Шубарт, мой заместитель, толстый флегматичный австриец с лицом вечно чем-то недовольного ребенка, пил чай.
– В чем дело?! – от волнения я сорвался на визг.
– Мы обследовали палисадник. Следы ведут в переулок, где уже протоптали тропинку. Собаки…
– Черт побери, вы были в моей спальне?!
– Герр Хоффман, позвольте закончить. Собаки взяли след…
Оттолкнув денщика, я направился в спальню. Казалось, минула целая вечность, прежде чем мне удалось вставить ключ в замок. В спальне было холодно, я обратил внимание, что окно приоткрыто.
– Лорхен, – тихо окликнул я. Мне никто не ответил.
Я схватил с тумбочки фонарь. Постель была скомкана, словно на ней боролись. На тумбочке стояла нетронутся еда – завтрак и обед Лорхен, лежала плитка шоколада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121