Руки вверх!
Семен повиновался. Он был худой, как палка, и здорово сутулил спину. Я вдруг вспомнил, что в детстве одно время тоже взял в привычку сутулиться, и отец привязывал мне к спине дощечку.
– Герр Хоффман, выведите пленного во двор. Живей! – Семен был босой и в одних рваных кальсонах. Он замешкался в коридоре, и Людвиг пнул его ногой под зад. Семен рухнул на пол. – Вставай! – орал Людвиг. – На улицу!
Мы вышли на улицу – Людвиг, Семен, я и Бах. В это время дня там было довольно людно. Нестерпимо больно блестел на солнце снег. Сгорбленная фигура Семена казалась грязным пятном на его ослепительной белизне. Я заметил, кое-кто из прохожих остановился, другие же, наоборот, ускорили шаги.
– Герр Хоффман, доставьте пленного в штаб. Я займусь им лично, – распорядился Людвиг, засовывая свой «вальтер» в кобуру.
– Я ничего не знаю, – твердил Семен. – Мне негде ночевать…
– Молчать, грязная еврейская свинья! – прикрикнул на него Людвиг.
Семен подпрыгнул на месте и вдруг бросился бежать. Метрах в семи от того места, где мы стояли, были развалины церкви, взорванной большевиками. Они были засыпаны снегом, и укрыться среди них смог бы разве что воробей. Первым пришел в себя Людвиг.
– Стреляй! – заорал он, возясь с кобурой своего «вальтера», которая как нарочно не открывалась.
Я выхватил револьвер. Я был метким стрелком и мог с первого выстрела попасть в движущуюся мишень. На этот раз я долго прицеливался, и выстрел Людвига прозвучал первым. Он промахнулся и злобно выругался. Наконец, я нажал на курок. Я не слышал выстрела. Я увидел, как Семен вдруг застыл на месте и рухнул на землю.
– Молодец! – похвалил Людвиг, глядя на меня с недоброй завистью. – Но все равно тебя ждет выговор – допустил такое у себя под носом.
Я молчал. Я думал о Лорхен. Что с ней теперь будет? Людвиг не простит подобное даже родной матери.
Я поднял голову. Я увидел бегущую к нам Клаудиу. Она запыхалась, платок сбился и густые черные волосы рассыпались по плечам.
– Что случилось? – спросила она по-немецки. – Кто стрелял?
– А, прекрасная фрейлейн заговорила наконец на цивилизованном языке. – Людвиг измерил девушку недобрым взглядом. – Мы с герром Хоффманом упражнялись в стрельбе по движущейся мишени. Он обнаружил эту мишень в комнате фрейлейн Лорхен спящей в ее постели.
Она все поняла. Клаудиа, выходит, знала немецкий, но притворялась, что понимает всего несколько слов. Почему? – всплывал невольный вопрос.
Я заметил, Клаудиа старается не смотреть в ту сторону, где на уже успевшем покраснеть снегу лежал Семен. Похоже, я сразил его наповал. Меня почему-то обрадовал этот факт.
– Фрейлейн угостит чаем? – с издевкой спросил Людвиг и подтолкнул Клаудию к крыльцу. – У нас с герром Хоффманом есть полчасика.
Она поднялась по ступенькам, раздеваясь на ходу, так же молча налила в чайник воды и поставила на плиту. Людвиг наблюдал за ней со злорадством. Она уже была его добычей, и он мог себе позволить поиграть с ней.
– Фрейлейн отпустили домой? Какой добрый начальник у прекрасной фрейлейн. Только он почему-то забыл предупредить ее о том, как опасно прятать у себя дома евреев.
Клаудиа гремела чайной посудой, стоя к нам спиной. Мне казалось, она плачет.
Внезапно она обернулась. В ее руках была граната…
Меня допрашивал шеф секретной службы из Ростова. Я рассказал про Семена то же самое, что, уверен, рассказал и Бах, который не знал, что Семен прожил в доме несколько дней. Людвига похоронили с почестями. Клаудию закопали в каком-то рве вместе с расстрелянными преступниками. Лорхен бесследно исчезла. Я переселился в другой дом, в котором жили муж с женой, оба довольно преклонных лет. Я с ними почти не общался.
Мы проигрывали Сталинград. Партизаны обнаглели, и ночами в городе стало очень опасно. Возле каждого дома, где жили немецкие офицеры, круглосуточно нес службу патруль.
Я часто думал о Лорхен. Почему-то я был уверен, что она жива. Теперь я твердо знал, что она, как и Клаудиа, вела двойную игру. Но, вспоминая ее ласки в постели, – мы провели с ней восемь ночей, не считая той, в заснеженной степи, – я приходил к выводу, что она меня по-настоящему любила. Я хотел ее увидеть, хотя порой на меня накатывала такая злость, что я скрипел зубами: еще ни одна женщина мной так не играла. Лорхен к тому же была русской, а мы привыкли считать славян низшей расой. Тем более русских, позволивших евреям и коммунистам сделать с ними то, что они сделали.
Дел было по горло. Домой я приходил только спать. Приятели, я знал, развлекаются по-прежнему с девушками – меня не раз приглашали в подобные веселые компании. Мне почему-то не хотелось. Возможно, сказывались усталость и напряжение последних недель.
Как-то ночью я услышал слабый стук в окно моей спальни. Оно выходило в сад, и поначалу я решил, что это стукнула ветка дерева, – дул сильный западный ветер, снова принесший оттепель. Стук повторился. Я понял, это не ветка, и, вскочив с постели, подошел к окну. Сердце бешено колотилось.
Это была Лорхен. Я дернул на себя створки окна, протянул руки и втащил ее в комнату.
Она быстро прижалась ко мне всем телом. От ее волос пахло фиалками. Всему виной была эта совсем весенняя оттепель.
Лорхен в мгновение ока разделась и очутилась под одеялом. Я слышал, как Бах подошел к двери и спросил, все ли у меня в порядке: он слышал стук.
– Это ветер, – ответил я, прижимая к себе Лорхен. – Рама раскрылась, но я запер. Все в порядке, Бах.
Мы молча слушали его удаляющиеся шаги.
– Кругом патрули. Как тебе удалось…
Вместо ответа она поцеловала меня. Нас обоих захлестнуло волной и куда-то понесло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121