– Где-то, в парке, – предположил Николаос.
– Я тоже так думаю. Но есть кое-что поважнее. Я уладила поездку в деревню. Мы поедем все вместе. Вы сможете поехать с нами, Николаос?
Я чуть вздрогнула, подумав о его тайне. Но он успокоил меня.
– Да, – коротко ответил он, кивнув, – но не раньше, чем через месяц. Чоки должен еще окрепнуть.
– Кстати, я говорила кому-нибудь из вас, что я герцогиня?
Чоки с любопытством посмотрел на меня.
– Нет, не говорила.
– У вас такая сложная, запутанная жизнь, – с легкой дружелюбной иронией заметил Николаос. – Вы вполне способны забыть о такой мелочи.
Мы все трое рассмеялись.
– Но я и вправду герцогиня. В Англии остались мои поместья, мое имущество. Впрочем, я не знаю, что со всем этим сталось, ведь была революция. К власти пришел Вильгельм Оранский… Но зато я уверена, что мое имущество в Америке цело и приносит доход. Там, в Америке, Санчо Пико… Я хочу, чтобы мы, все трое побывали в Америке.
– Это было бы интересно! – Чоки понравилось мое предложение.
– Когда-нибудь непременно, – пообещал Николаос. Когда Чоки уже спал, а мы с Николаосом сидели в гостиной, я спросила, насколько свободно он может передвигаться, будет ли он сопровождать Чоки в горы.
– Все же я не пленник Теодоро-Мигеля, – сказал он. – В горы меня будут отпускать. А вот насчет Америки вряд ли. А жаль. Я вижу, Чоки хотел бы поехать.
– Все еще может измениться, – робко предположила я.
Он неопределенно пожал плечами.
Глава сто тридцать вторая
Наступил день, когда я после многих лет разлуки должна была увидеть свою дочь.
Сидя в карете, которая, как мне казалось, слишком быстро катила к дворцу Монтойя, я вспоминала.
Сьюзен была моим вторым ребенком. Пожалуй, именно с ней я по-настоящему почувствовала себя матерью. Я помнила, что сама купала ее, любила играть с малышкой. Сьюзен была прелестным ребенком. Кажется, она по-своему была привязана к братьям, особенно к старшему, Брюсу.
Я мучительно напрягала память, но никак не могла себе составить представление о ее тогдашнем детском характере. Мне виделось что-то веселое, прелестное, детски своевольное, шаловливое…
Такой была маленькая Сьюзен. Но какова теперь взрослая юная Селия? Ведь ей минуло уже шестнадцать…
Меня уже ждали во дворце. Камеристка тотчас проводила меня в комнату Анхелиты. Та встретила меня приветливо и сказала, что Селия уже подготовлена к беседе со мной. Сейчас она придет.
Я почувствовала, что готова вот-вот воскликнуть: «Нет-нет, погодите!» Я с трудом удержалась от этого отчаянного возгласа. Я только спросила, что именно Селия знает обо мне.
– Она знает, что вы – ее мать, о ее отце я и сама ничего не знаю. Я предположила, что вы скажете ей все, что найдете нужным.
– Благодарю вас! Но как будет лучше, чтобы она говорила со мной в вашем присутствии, или вы оставите нас вдвоем?
– Вам хотелось бы побеседовать с ней наедине?
– Да. Если у вас нет возражений. Анхелита кивнула в знак согласия. Мы сидели в креслах и молча ждали.
Наконец раздался легкий стук в дверь. Я распрямилась в своем кресле. Анхелита поднялась.
– Входи, – сказала она, подойдя к двери. Я чувствовала, что не могу подняться.
Дверь распахнулась и в комнату легко вошла девушка. Это ее я видела тогда у ворот вместе с Аной и дуэньей. Одета она была, как большинство знатных испанских девиц, по французской моде. Пышная юбка голубого атласного платья усеяна была россыпью светло-алых шелковых цветков. Тонкий стан чуть колебался, словно стебель кувшинки. Светло-коричневая бархотка с золотой пуговкой подчеркивала нежность девичьей шеи. Широкое декольте открывало чуть приподнятые маленькие груди. Золотистые волосы, убранные в очень высокую прическу, украшены были страусовым пером. У пояса приколота была большая душистая роза. Девушка и сама казалась такой светлой, розовой, душистой. Глаза у нее были янтарные. Но то, как она сжала нежные розовые губы, указывало на сильную волю.
Уже держась за ручку двери, Анхелита кивком указала мне на девушку. Но та задержала ее:
– Ты уходишь, мама?
Это было сказано нарочно, это «мама»? А как иначе? Но почему? Нет, Анхелита не могла настроить девушку против меня. Анхелита была безусловно порядочным человеком. Значит, у Селии действительно был своевольный резкий характер. И вероятно Анхелите она доставляла немало огорчений.
Ничего не ответив девушке, Анхелита вышла и прикрыла за собой дверь.
Мы остались одни.
Девушка легкой походкой приблизилась к креслу, на котором недавно сидела Анхелита, грациозно опустилась на подушку, взяла со столика черный кружевной веер в оправе из слоновой кости и принялась небрежно играть им. Она снова сжала губы упрямо и своевольно.
Мы обе молчали.
Мне было странно видеть ее. Я сразу поняла, что она очень похожа на меня. Эти янтарные глаза, золотистые волосы, это весеннее цветение. В сущности, ее упрямство и своеволие – это были упрямство и своеволие моей юности.
Она не смотрела на меня, не бросила ни одного взгляда, даже мельком, даже украдкой. Но я не могла поверить, что ей не хочется взглянуть на меня. Какая же у нее должна быть сильная воля! Я испытала что-то вроде гордости.
Селия, откинувшись в кресле, равнодушно обмахивалась веером. Она вела себя так, словно находилась в этой комнате одна. Только чуть постукивала каблучком изящной туфельки об пол. Это выдавало ее нетерпение. Она хочет скорее уйти. Она не хочет говорить со мной.
Наверное, то, в чем я сейчас признаюсь, докажет, какая я плохая мать. Но глядя на эту равнодушную ко мне девушку, я не испытывала ни обиды, ни досады, ни горечи, даже не чувствовала себя оскорбленной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144