– Подружка! – пробормотал Ангел почти с восторгом.
– Ты правда рад меня видеть?
– Конечно!
Он не лгал и, постепенно успокаиваясь, думал: «Это всего лишь Подружка… Бедная безобидная Подружка… А я было испугался…»
– Хочешь что-нибудь выпить? – предложил он.
– Разве что виски с содовой, дитя моё. А ты и теперь ещё красавец!
Он проглотил горький комплимент, посланный ему из тихой гавани старости.
– Да к тому же герой! – добавила она исключительно из вежливости. – А я ведь знала, что ты получил орден. Мы все знали.
Это двусмысленное множественное число не вызвало у Ангела улыбки, и Подружка испугалась, что совершила бестактность.
– Когда я говорю «мы», я имею в виду настоящих друзей – Камиллу де Ла Берш, Леа, Риту, себя… Сам понимаешь, я это не от Шарлотты узнала. Я для неё не существую. Но не совру, если скажу, что и она для меня не существует.
Она подняла бледную руку, давно отвыкшую от дневного света.
– Понимаешь, Шарлотта для меня теперь навсегда останется человеком, отправившим на сутки в тюрьму несчастную Риту… Нашу бедную Риту, которая ни слова не понимает по-немецки. Ну разве она виновата, что она швейцарка, скажи пожалуйста?
– Знаю я всю эту историю, – поспешно перебил её Ангел.
Подружка подняла на него свои тёмные маслянистые глаза, проникновенные и вечно полные неуместного сочувствия.
– Бедный мальчик, – вздохнула она. – Как я понимаю тебя! Прости. Тебе выпало нести тяжкий крест.
Ангел вопросительно поднял глаза, ибо давно отвык от этих гипербол, придававших речам Подружки кладбищенскую пышность. Он испугался, что она сейчас заговорит о войне. Но её не волновала война. Быть может, она не волновала её никогда, ибо отрава войны не проникла в кровь и плоть её поколения. Она пустилась в объяснения:
– Да, я считаю, что это тяжкий крест – иметь подобную мать, тем более для такого чистого ребёнка, как ты, ведь ты вёл безупречную жизнь и до женитьбы, и после! Чудный кроткий мальчик, который сумел не истаскаться, не растратить себя!
Она качала головой, и он постепенно узнавал прежнюю Подружку в этой женщине с длинным, помятым лицом, кокетливым и бесцветным, которая не приобрела с годами ни почтенного благообразия, ни старческих хворей и ухитрилась безнаказанно пройти через опиум, милосердный к тем, кто его недостоин.
– Ты больше не куришь? – внезапно спросил Ангел. Она махнула рукой с неухоженными ногтями.
– Что ты! Эти глупости хороши только на публике. Вот когда я пускала пыль в глаза юнцам, это того стоило… Помнишь, как ты приходил по ночам? О, ты это любил… «Подружка, – говорил ты, – набей-ка мне ещё одну трубочку, да поплотней!»
Ангел не моргнув глазом принял эту жалкую лесть, лесть угодливой служанки, которая лжёт в надежде умаслить господина. Он улыбнулся ей как сообщнице, высматривая в тени её старой шляпы, под скрывавшим шею чёрным тюлем, колье из крупных полых жемчужин…
Он машинально потягивал маленькими глотками виски, поданной ему по ошибке. Он не любил спиртного, но сегодня вечером виски доставляло ему удовольствие – улыбка давалась без труда, пальцы скользили по поверхности предметов и тканей, не ощущая шероховатостей, и он благосклонно слушал болтовню собеседницы, для которой настоящего не существовало. Они сближались над временем, минуя лишнюю эпоху и назойливых юных мертвецов. Подружка перебрасывала Ангелу мостик из имён неуязвимых стариков, возродившихся и ринувшихся в борьбу или окончательно застывших в своём неизменном образе. Она подробно рассказывала о мелких довоенных дрязгах, каком-то подлоге, вызвавшем скандал весной четырнадцатого года, и голос её задрожал, когда она заговорила о смерти Малышки:
– Это случилось за несколько дней до твоей свадьбы, мальчик мой. Чувствуешь, какое совпадение? Это всё судьба, судьба! После четырёх лет чистой безмятежной дружбы… Мы бранились день-деньской, но только при посторонних. Потому что, понимаешь, это внушало людям мысль, что у нас любовь. А если бы мы не ссорились, кто бы в это поверил? Вот мы и поносили друг друга, словно нас чёрт за язык дёргал, а все посмеивались: «Вот она, настоящая страсть!..» Сейчас я расскажу тебе про одну нашу ссору, ты с ума сойдёшь: ты, конечно, слышал про мнимое завещание Массо…
– Какого Массо?
– Массо один, ты прекрасно его знаешь! Завещание, которое он якобы передал Луизе Мак-Миллар… Это случилось в девятьсот девятом году, я тогда была в компании Жеро, в числе его «верных собачек», нас было пятеро, и он угощал нас в Ницце каждый вечер в «Прекрасной Мельничихе», да, тогда на набережной все только на тебя и смотрели, ты появлялся весь в белом, как английский младенец, и с тобой Леа, тоже в белом… Ах, какая пара! Восьмое чудо света! Жеро поддразнивал Леа: «Ты слишком молода, дитя моё! И к тому же чересчур горда, я найму тебя лет через пятнадцать-двадцать…» И такой человек ушёл из жизни!.. На его похоронах лились настоящие слёзы, толпа рыдала… Да, так я доскажу про завещание…
Поток мелких событий, сумбурных сожалений, сценок из довоенной жизни, воссозданных в стиле вдохновенной плакальщицы, захлестнул Ангела. Он склонился через стол к Подружке, тоже придвинувшейся поближе, голос её в трагических местах понижался, она то испускала внезапный стон, то разражалась смехом, и он вдруг увидел в зеркале, как они вдвоём похожи на недавно шептавшуюся здесь пару. Он встал, чтобы разрушить это сходство, и бармен встал тоже, но не приблизился, как хорошо вышколенная собака, когда хозяин уходит из гостей.
– Ладно, – сказала Подружка, – доскажу в следующий раз.
– После следующей войны, – пошутил Ангел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36