– Клодина, к доске! Напишите дроби: три тысячи пятьсот двадцать пять пять тысяч семьсот двенадцатых, восемьсот шесть девятьсот двадцать пятых, четырнадцать пятьдесят шестых, триста две тысяча пятьдесят вторых (люди добрые, оградите меня от дробей, делящихся на 7 и 11, а также на 5 и 9, на 4 и 6 и ещё на 1127) и найдите наибольший общий делитель.Этого я и боялась. Я с тоской приступаю к Дробям и тут же делаю массу ошибок, потому что голова у меня забита другим. Допущенные ляпсусы с ходу отметаются резким движением руки или хмурым покачиванием головы. Наконец, расправившись с дробями, я иду на место, и мне вдогонку несётся: «Всё в облаках витаем?», потому что на замечание «Вы забыли сократить нули» я ответила:– Нули всегда сокращают, и поделом. Следующей к доске направляется Мари Белом и по своему обыкновению с самым убедительным видом несёт откровенный вздор – говорливая, уверенная в себе, когда сбивается, она теряется и краснеет, когда вспоминает заданный урок.Дверь класса открывается, входит мадемуазель Лантене. Я жадно слежу за ней: ах, бедные золотистые глаза опухли от слёз, милые глаза, они испуганно метнулись ко мне, но Эме тут же отвернулась. Я потрясена: люди добрые, что она могла ей сделать? Я багровею от гнева, Анаис, заметив это, украдкой ухмыляется. Эме просит у мадемуазель Сержан книгу, та даёт её с подчёркнутой готовностью и заливается румянцем. Что всё это значит? От мысли, что урок английского состоится только завтра, тревога моя ещё больше усиливается. Но я ничего не могу поделать. Мадемуазель Лантене уходит к себе в класс.– Собирайте книги и тетради, – объявляет рыжая злодейка, – нам придётся найти временное убежище в детском саду.Тут все принимаются суетиться, как на вокзале, толкаются, щиплют друг друга, двигают скамьями; книги валятся на пол, и мы складываем их в свои большие передники. Дылда Анаис с вещами в руках, дождавшись, когда я подниму свою ношу, ловко дёргает за край моего фартука, и его содержимое грохается наземь.Анаис с отсутствующим видом глядит на троих каменщиков, перебрасывающих во дворе черепицу. Мне попадает за неуклюжесть, а через две минуты эта язва устраивает ту же шутку с Мари Белом, которая так громко вскрикивает, что в наказание ей задают переписать несколько страниц древней истории. Наконец наша орава с гамом и топотом пересекает двор и входит в детский сад. Я морщу нос: кругом ужасная грязь, лишь пол наспех подметён, и пахнет неухоженными младенцами. Только бы это «временно» не затянулось слишком надолго!
Положив книги, Анаис тут же удостоверяется, что окна выходят в директорский садик. Мне некогда глазеть на младших учителей – я слишком обеспокоена, предчувствуя неприятности.Потом мы с грохотом, как стадо вырвавшихся на волю быков, несёмся в прежний класс и перетаскиваем столы, такие ветхие, такие тяжёлые, что мы стукаемся и сцепляемся ими, где только можем, в надежде, что хоть один развалится и разлетится на гнилые доски. Тщетная надежда! Столы целёхоньки, хотя и не по нашей вине.В это утро мы занимаемся немного, и на том спасибо. В одиннадцать часов выйдя из класса, я слоняюсь в поисках мадемуазель Лантене, но той нигде нет. Она что, её запирает? Дома во время завтрака я брюзжу так злобно, что даже папа обращает внимание и спрашивает, нет ли у меня температуры… В школу я возвращаюсь очень рано, в четверть первого. Очень волнуюсь. Тут лишь несколько деревенских девчонок, завтракающих в школе крутыми яйцами, салом, бутербродами с патокой, фруктами. Я напрасно жду и мучаюсь!Входит Антонен Рабастан (хоть какое-то развлечение!) и приветствует меня с изяществом балаганного медведя.– Тысяча извинений, мадемуазель, дамы ещё не спустились?– Нет, сударь, я сама их жду. Хоть бы они не опоздали, ведь «отсутствие – самое страшное из зол». Я уже семь раз комментировала этот афоризм Лафонтена в своих сочинениях, которые отмечались как лучшие.Я говорю серьёзно и тихо, красавец-марселец слушает, и на его круглом лице проступает беспокойство (теперь он тоже сочтёт, что я немного не в себе). Разговор переходит на другую тему.– Мадемуазель, мне сказали, что вы много читаете. У вашего отца большая библиотека?– Да, сударь, у него ровно две тысячи триста семь томов.– Вы должны знать много интересного. В прошлый раз, когда вы так мило пели, я сразу заметил, что вы рассуждаете как взрослая.(Люди добрые, какой идиот! Когда он только уберётся отсюда? Ах да, он же немного в меня влюблён. Так и быть, буду с ним полюбезнее.)– У вас, сударь, как мне говорили, красивый баритон. Когда каменщики не слишком шумят, нам порой слышно, как вы поёте у себя в комнате.Зардевшись от удовольствия, он с обворожительной скромностью протестует. И жеманится:– Ах, мадемуазель! Скоро вы сами сможете составить об этом мнение: мадемуазель Сержан попросила меня по четвергам и воскресеньям давать старшеклассницам уроки сольфеджио. Мы начнём на следующей неделе.Вот везуха! Будь у меня сейчас время, я бы с радостью побежала объявить новость подружкам – они ничего не знают. Представляю себе, как в следующий четверг Анаис будет обливаться одеколоном, покусывать губы, затягивать кожаный пояс и томно напевать.– Неужели? А я ничего не знала! Мадемуазель Сержан и словом об этом не обмолвилась.– Ой, мне, наверно, следовало держать язык за зубами. Я вас попрошу делать вид, что вы так ничего и не знаете!Подавшись всем телом вперёд, он умоляет меня, я отвожу локоны от лица, хотя они ничуть мне не мешают. Это сближающие нас подобие тайны приводит его в весёлое расположение духа, теперь он будет глубокомысленно подмигивать мне – впрочем, глубокомыслие это относительное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70