Перед тем как проснуться, перед тем как полностью возвращается память, бывает момент, когда я ещё во власти обрывков то ли каких-то смутных снов, то ли затуманенной реальности, и тогда всё моё существо встаёт на свою защиту, оно не желает даже знать, что Жан ушёл. Сама эта борьба и та жалкая попытка, которую я делаю бессознательно, чтобы собраться, спрятаться в глубине кровати, лишь обостряют мою память. Я прекращаю борьбу, я покорно встаю с постели и иду к окну, розовому от августовской зари или голубому от тяжёлого благодатного дождя.
А потом я принимаюсь ходить от стены к стене. Я опускаю голову, потому что это и в самом деле ужасный час. Всю силу, которой я ещё располагаю, мне приходится употребить на то, чтобы не разбить лоб о холодную перегородку, отделяющую спальню от туалетной комнаты, и не выкрикивать «ох!» всякий раз, как мне удаётся перевести дух. Я терплю. Я бесшумно двигаюсь по комнате, которая мне не принадлежит, я избегаю смотреть на портрет Жана на камине, оживающий от яркого зарева торжествующей зари. Обхожу я и стол, потому что Жан забыл на нём свой кожаный портсигар, запах которого я неожиданно уловила, проходя мимо два дня назад, – я не успела взять себя в руки и тут же превратилась в обезумевшего пса, воющего над найденной вещью хозяина…
А потом я стою у окна, опёршись о подоконник, в привычной уже позе и отдаюсь ставшему привычным страданию, как вчера, как позавчера, как все предшествующие дни. Мне не плачется больше, я гляжу на бульвар, пожухшую от солнца траву на насыпи, тоже окрашенную зарёю, с интересом провожаю глазами проходящее стадо, которое оберегают хрипло дышащие собаки. Случается даже, что я улыбаюсь, глядя на игры уличных кошек, – а почему бы мне не улыбаться, всё равно любое зрелище существует на незыблемом фоне моего страдания, нимало его не облегчая.
«Боль отсутствия»… Оттого что я всё время невольно твержу эти два слова, всё время одни и те же, стоя у этого окна, тоже одного и того же, у меня постепенно странным образом сдвинулся их смысл. Оттого что я стою, склонившись в одну и ту же сторону, опираясь о низкий подоконник, я намяла себе о косяк окна левый бок, и слова «боль отсутствия» связались у меня с физической болью вот тут, ниже сердца, с этим местом, которое я нежно прижимаю к косяку окна…
«Боль отсутствия»… Это очень простое страдание – такое же простое, как смерть. Как далека я от низменного смятения ревности, от её убийственного сумбура. Всё во мне и в моём несчастье так просто: прежде он был со мной, теперь ушёл. И есть только одна надежда, только одно желание – чтобы он вернулся! Любящий или не любящий – это не важно… лишь бы он вернулся… лишь бы вернулся…
Засвистел дрозд. Его свист усиливает сотнеголосое чирикание пыльных воробьёв, звучащее не слишком-то музыкально, оно скорее напоминает шум мокрого гравия, который насыпают на мостовую. Небо и мостовая стали вдруг одинаково белёсыми, но не надолго – вот-вот взойдёт красное солнце. Эти благостные минуты садовники на моей родине, озабоченные тем, чтобы собрать холодные и твёрдые ягоды, называют «часом клубники»…
«Час клубники»… Существуют такие старинные выражения, которые касаются в нашей душе каких-то таинственных струн и вызывают к жизни целый сонм образов и прозрений… Скорее унесём в смятую постель это выражение, чьё обаяние вызывает из небытия, увы, необоримое привидение… Из-за того что я стою в такой неудобной позе у окна, меня от усталости сотрясает озноб от воображаемого холода и сразу же возникает чувство страха – а вдруг я заболеваю? Но ни сумасшедшие, ни те, кого пожирают изнутри навязчивые идеи, не заболевают…
Я медленно отступаю от окна, я нерешительно откидываю простыню на постели, которая, я знаю, ещё хранит его невнятный запах: нужно не поддаться отчаянию, не нарушить унылое равновесие предстоящего дня взрывом рыданий. А тут как раз встаёт солнце. Скоро проедет первый поезд кольцевой дороги, потом постучит молочник в окошко подвала, а затем раздадутся шаги почтальона… Он мне ничего не принесёт, никакой весточки от Жана… Но после него мимо дома пройдёт ещё много других почтальонов, и я буду прислушиваться к их приближающимся, а затем удаляющимся шагам – ибо они разделяют мой день на приливы и отливы надежды…
Вот так же настанет время приёма ванны, потом обеда, час послеобеденного сна с приоткрытыми ставнями и час томительной прогулки, а потом – ужина с Массо и вслед за тем – ночь… Снова ночь, душная ночь летнего Парижа. Чего только не отдашь за сырой туман, за низкую тучу, пахнущую росой, и влажной землёй… Снова ночь, одиночество, бессонница и неизбежное пробуждение…
Иногда я говорю себе: «Нет никаких оснований думать, что не все дни и все ночи будут такими до конца жизни, если он не вернётся…» Но это предположение окажется чересчур обывательским, чтобы заставить меня содрогнуться: я ожидаю лишь чего-то невероятного – его возвращения.
Вот уже месяц как он ушёл. Он расстался со мной, поцеловав меня, – его родители, мол, ждут его в деревне, его отец то ли больной, то ли нет, но требует его приезда… Я сказала Жану: «Пожалуйста, не забудь дать о себе знать!» – с сомнением в голосе, хоть и весело, как говорят с младшим братишкой, уезжающим на неделю, который всегда забывает попроситься на горшок. Он мне ответил: «О чём ты говоришь!» Я глядела, как он пересекает широкий тротуар, не спуская глаз с его спины, которая явно врала. Я его окликнула:
– Жан!.. Прости, я ошиблась, мне показалось, что я забыла положить в машину твой плащ!
Он быстро обернулся, и я успела разглядеть на его красивом упрямом лице, в его глазах, почти зелёных в тени платанов, выражение предательства, нетерпения, своего рода ласковой трусости тех, которые при виде причиняемого ими зла готовы зарыдать…
Будь я сама в эту минуту искренней, я протянула бы к нему руки и прошептала бы такие преувеличенные слова, которые только любовь находит простыми:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62