– Какое-нибудь животное, чтобы его покормить.
– Но ведь вы прекрасно знаете, что здесь нет животных.
– Ещё бы не знать, и меня это удивляет.
– Этого ещё не хватало!.. Вырастить маленькую собачку или кошечку, привязаться к ней, таскать её с собой из гостиницы в гостиницу…
Массо замигал быстрее:
– Зачем из гостиницы в гостиницу? Ведь… ведь…
– Да, конечно, сейчас речь не идёт о переездах из гостиницы в гостиницу, поскольку… Но кто знает, что будет, мы с Жаном не скованы друг с другом цепью на всю жизнь… К счастью, мы не поклялись друг другу в вечной любви!..
Я чувствую, что говорю жёстко и как-то неуклюже и голос мой звучит фальшиво, а кислое выражение лица не вводит в заблуждение, моя якобы независимость может обмануть только дураков, но уж никак не Массо, который чувствует себя настолько неловко от понимания всего того, о чём я умалчиваю, что даже забывает меня смешить… Я с ним не откровенничаю, хоть и привыкла к его присутствию. Я помню, что это он привёл меня к Жану, и в том приятельстве, что я к нему проявляю, есть и доля этакого циничного доверия, которое внушают евнухи или наперсницы без предрассудков…
Ужин, если ни один из сидящих за столом не хочет есть, тянется долго. Однако Виктор обслуживает нас подчёркнуто быстро и молчаливо, что меня раздражает. Его шустрая крысиная головка, его невесомый шаг так назойливо намекают: не обращайте, мол, на меня внимания, – что видишь и слышишь только его…
– Кофе будем пить в гостиной, не правда ли, Массо? И я валюсь в мягкое кресло «бержер», которое люблю больше других, восклицая:
– Вот наконец-то мы одни!.. Я говорю наконец… За эту неделю это уже третий ужин без Жана. Что поделаешь, у него настоящий культ семьи!
– Его отец болен, – замечает Массо.
– А я разве возражаю?.. И даже если вы мне скажете, что его отец – ослепительная блондинка и носит юбки с разрезом, поверьте, я из этого не сделаю драмы.
– Но я вам этого не скажу, – по-прежнему мягко говорит Массо.
– Неужели вы думаете, что я вас об этом спрашиваю, мой бедный Массо?
– Представьте, думаю и ограничиваюсь следующим ответом: одно из двух, либо Жан поверяет мне свои секреты и я не должен их выдавать, либо я их не знаю, и тогда, как бы мне ни хотелось смертельно ранить вашу душу, я не смогу этого сделать, и мне приходится молчать, обогащая кое-какими записями мой Трактат…
– Какой Трактат?
– Тс-с!.. И утверждать, обыгрывая вас в карты, своё превосходство в безике.
– А как насчёт того, чтобы мне помочь, стать на мою сторону, если бы пришлось удружить мне и сказать Жану…
– Нет! – прервал меня Массо с таким жаром, что часть его тщательно уложенных волос-соломинок встали дыбом. – Нет!.. Поймите меня, – добавил он, понизив голос, – опиум стоит дорого.
Я понимаю. Я очень хорошо понимаю. Бедняга Массо… Я знаю, что Жан даёт ему деньги на наркотики с невозмутимой беспечностью друга-отравителя, словно угощает его хорошими сигарами!
– Всё ясно… Старина, не ждите от меня, что я вам скажу: «Не курите больше – надо выздороветь».
– Так и вам не дождаться, чтобы я посоветовал: «Бросьте Жана, если вам в тягость… состояние здоровья его отца. Либо сделайте его счастливым раз и навсегда…» Впрочем, моё последнее предложение умная женщина выполнить не в состоянии…
– Знаю. Это под стать только пройде-служанке, которая забралась бы в постель хозяина. Короче, надо Жана женить на его кухарке.
– Вы рассуждаете в моём духе, – заметил Массо не моргнув глазом. – Но спешить нам некуда, у нас есть время подумать о вас, только о вас, поскольку речь идёт о существе не таком уж сложном: тщеславном – от семьи, в которой родился; деспотичном – в силу полученного воспитания и ещё потому, что он всегда видел, как мать дрожит перед отцом; несколько униженном тем, что, перепробовав многое, он так и не смог ни к чему привязаться; ещё чересчур молодом, чтобы быть добрым, и ещё настолько во власти своих иллюзий, что он не в силах смириться с тем, что женщина может занимать главное место в жизни мужчины и в его сердце. Одним словом, дорогие господа и коллеги, у нас есть все основания горячо поздравить муниципальных советников всех вместе и констатировать: настал счастливый день для Республики!
– Что всё это значит?
– Это заключительный пассаж одной из моих речей, произнесённых в Сайгоне в одна тысяча восемьсот девяносто третьем году. И она, как видите, звучит сегодня так, словно я только что её сочинил.
Я курю и слушаю. Мимикой я выказываю своё полное согласие с тем, что он говорит, а чтобы поблагодарить, подмигиваю ему с видом знатока:
– Очень хорошо. Ваши «инструкции» имеют первостепенную важность. Вот только вы забыли к ним приложить разъяснения по поводу «способа применения», впрочем, в этом и нет необходимости.
– Почему?
– Не знаю… Думаю… Жан очарователен… Я тоже… Мы такими и останемся, если никто ничего не будет преувеличивать…
Я закурила новую сигарету – необходимый аксессуар, когда хочешь классическим образом выразить беспечность, полную независимость с некоторым оттенком цинизма, свободу нравов, но не выходящую за рамки хорошего вкуса…
– Да, да… Повторяю, очаровательный… Именно поэтому мне хотелось бы сохранить о нашем… приключении достойное его воспоминание. Между нами не должно быть никаких цепей, даже сплетённых из цветов. Старая гирлянда – п-фу! – что может быть уродливее!.. Некое чувство – я назвала бы его «непогрешимым инстинктом» – мне подсказывает, что наилучшим выходом для нас обоих было бы снова стать просто добрыми друзьями… Да, да… Мы с Жаном – уж простите мне это выражение – слишком быстро прилипли друг к другу, наше знакомство было очень поверхностным и… поймите, у него бывают такие скачки настроения, такие проявления характера, такие… короче, есть вещи, которые я никак не могу принять…
Я резко обрываю свой монолог, покраснев до корней волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62