Увы! Он ещё не пришёл, а уже он как бы во мне… Этот мой взгляд, живой и ускользающий, ему нравится…
Чуть прогнув спину и плотно сжав ноги, я стою, вытянувшись во весь рост, с лицом, озарённым светом, который, всё усиливаясь, поднимается от губ ко лбу, – что ж, воссоздай меня такой в твоём воображении, раз тебе хочется видеть меня именно такой – меня, ту, кого ты, быть может, любишь: ты можешь вернуться домой.
– Который час, Массо?
– Без четверти…
– Быстро собирайте карты. Не трогайте пепельницу, я сама её высыплю, и стакан с анисовым ликёром, вот он стоит на столике у стены, передайте его мне, пожалуйста… Никогда не думала, что день так быстро увеличивается. Он опять скажет, что здесь накурено.
– А ведь окно было всё время раскрыто настежь.
– Это не имеет значения, у него нюх как у охотничьего пса. Вы уронили карту.
– «Карта упала – судьбу сказала», – важно произнёс Массо. – Я поднимаю её, это девятка пик – к неприятностям…
– Ах вы старый колдун!.. Слышите, кто-то подъехал? Это он?
– Нет-нет, это такси. К тому же он подъехал бы не с этой стороны.
– Почему? Он теперь каждый день бывает в банке, потому что Самодержец никак не поправится.
– Чтобы ему доставить удовольствие?
– Да… Вернее, нет… Чтобы его заменить… – Пф-ф…
– Послушайте, он всё-таки сын своего отца, он же унаследует его банк. А вам кажется нелепым, что он туда ежедневно ходит…
– Вовсе нет, дорогой друг, вовсе нет. Лучше, чем кто бы то ни было, отнюдь не хуже любого другого, никак не меньше, чем мсье такой-то и такой-то…
– Стоп!
– …я очень точно представляю себе, что есть банк.
– В самом деле? Ишь ты!..
– И доказательство тому, мадам…
Он отгибает по старинной моде уголки крахмального воротничка, подтягивает галстук и, приосанившись, трясёт головой, изображая, что у него отвислые щёки.
– Лаффит?
– Что – Лаффит? Разве он был такой?
– А почём я знаю? Но искренне желаю ему этого. А ну-ка, отдавайте мне три франка двадцать сантимов, которые вы проиграли мне в безик… Так, благодарю вас. Бог воздаст вам стократно.
– Получится не больше шестнадцати луи… А вот теперь и в самом деле он… вы поужинаете с нами?
Массо бросает жадный взгляд на ломберный столик, который уже сложили:
– Давайте сыграем на мой ужин. Если я выиграю, то остаюсь. Если проиграю, то вы меня оставляете ужинать, чтобы утешить…
Не зная, чем заняться, Массо следует за мной в столовую, где я рассеянно ставлю приборы, поправляю цветы в вазе, переставляю бокалы… Единственное дерево в садике, каштан, упирается в оконное стекло листьями, высветляющимися от падающего на них электрического света, они теперь кажутся блёкло-зелёными, словно совсем молодые стручки…
– Поглядите, Массо, у этого каштана будут тёмнокрасные свечки. Это видно по цвету почек… уже видно…
Он соглашается, покачивая своим печальным черепом, обтянутым пергаментной кожей, которую не в силах прикрыть пряди тщательно распределённых длинных волос, подобных пучкам высохшей травы… Привыкшая восхищаться внешностью Жана, я быстро отвожу взгляд от Массо, и он упирается в открытую дверь.
– Это не он, – с горькой проницательностью замечает Массо.
«Он»… Массо не произносит имя Жана… И я тоже говорю «Он», как все фанатичные влюблённые. Но я краснею, когда мы, будто сообщники, что нас отнюдь не возвышает, понижаем голос, как слуга Виктор, который, склонившись над кухонным лифтом, соединяющим кухню со столовой, сообщает громким шёпотом невидимой кухарке: «Он сказал, что соус сегодня не удался… Он заметил, что компотница склеена…»
В прихожей резко зазвонил телефон…
– Ой, телефон, ненавижу… Моя бы воля, я разбила бы его… Алло! Это ты, Жан?
Я заранее знаю, что мне скажет этот далёкий чёткий голос, голос Жана, но звучащий в нос, словно он насмехается надо мною…
– Алло… Да, это я… Послушай, не жди меня к ужину, мне придётся остаться здесь с папой, нынче вечером он чувствует себя неважно…
– А?
– Да… Ты меня слышишь? Алло?.. Что с этим аппаратом?.. Алло… Я вернусь сразу же после ужина… Ты одна?
– Нет, здесь Массо…
– О, раз Массо здесь…
– Что ты говоришь?
– Ничего… До скорого!
– Да… До скорого.
Я в сердцах вешаю ненавистную трубку, как бы специально созданную для того, чтобы быстро передавать дурные вести, а голос в ней выдаёт тайные намерения и задние мысли говорящего… «О. раз Массо здесь…» Что это может означать?
А это значит лишь то, что Жану спешить нечего, что он может смело вернуться домой в два часа ночи… Я начинаю узнавать цену этого «до скорого!»
Я гашу свет в прихожей – по старой привычке экономить, от неё нелегко отделаться, а ещё потому, что лицо разочарованной женщины, которая едва сдерживает свой гнев, не может быть привлекательным.
– Идёмте к столу, старина, Жан остаётся ужинать у отца.
Из любви к симметрии Виктор накрыл для Массо на месте Жана. Я не могу выразить, какое отчаяние охватило меня, и я с трудом подавила слёзы, когда увидела напротив себя вместо чётко очерченного лица с низкими бровями, красивым ртом, прямым носом и подвижными ноздрями мелкие черты подёргивающегося от нервного тика постаревшего и почти лысого мужчины… О, как я хотела бы в эти минуты стать Майей или ещё кем-нибудь в этом же роде, чтобы облегчить себе душу потоком наивных слёз, битьём посуды и воплями: «Подайте мне Жана, я хочу его видеть!» или «Я не желаю больше видеть его, он мне отвратителен!» Сцены такого рода надо оставлять всевозможным Майям, которые недавно отпраздновали свою двадцать пятую весну, которые, пролив потоки слёз, могут тут же расхохотаться и, не смущаясь, показать покрасневший носик и красивые влажные ресницы, – их естественной свежести позволено всё… А вот для Рене Нере слёзы – это трагедия…
– Что вы ищете под столом, Массо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62