По судороге, пронзившей нас обоих при первом прикосновении наших голых колен и рук, пытавшихся сплестись в нерасторжимый узел, я почувствовала, что начинаются бесценные часы, когда никого из нас не подстерегает опасность разочарования. Я горжусь тем, что он мне дал не больше, чем я ему. Всё между нами было безупречно, и я хочу, чтобы наш отдых был на высоте пережитого наслаждения. Поэтому я удобно устраиваюсь, прижимаюсь к Жану, и в то же время моя нога убеждается в том, что его нога тоже отдыхает, доверчиво касаясь моей, не делая вежливости ради никаких страстно-конвульсивных движений…
Мы почти не разговаривали, но всё же обменялись несколькими необходимыми, приятными и правдивыми фразами. Он сказал мне:
– Какие у тебя красивые руки, а когда я тебя приподымаю, мне так приятно ощущать тяжесть твоего крепкого тела!
А я в свою очередь ему призналась:
– До чего же ты мне подходишь! У тебя гладкая, сухая и тёплая кожа, похожая на мою…
Когда я сказала ему, что он красивый, он выслушал меня серьёзно, не стал отшучиваться, и я увидела в этом проявление скромности, поскольку его тело и его лицо…
Я вдруг теряю покой, хотя это ни в чём и не проявляется, потому что пытаюсь мысленно воссоздать его лицо, но оно всё время ускользает от меня, как капризное слово. Что же это такое, надо напрячься… я нарисовала бы по памяти нос, и подбородок с ямочкой, и рот… о, рот!.. Я знаю, какого цвета его глаза и… Нет, лицо в целом всё равно расплывается, я ничего… сделаю это чудовищное признание: я его забыла…
Резким движением я сажусь на кровати и с тревогой склоняюсь над Жаном, словно я и в самом деле боюсь его не узнать… Всё хорошо! Он такой, как я ожидала. Видимо, сегодня его лицо было слишком близко к моему, его губы к моим губам, а прохладный нос чуть ли не касался моего, и от этой близости все его черты распылились.
– Чего это ты опять смеёшься?
– И вовсе не смеюсь. Я потягиваюсь. Мне хорошо. Твоя комната пахнет гвоздикой. Какой смуглой кажется твоя кожа на этой белой простыне!
Он переворачивается на спину и позволяет мне себя разглядывать. У него такой разрез глаз, что, как только он опускает веки, кажется, он улыбается. Лёгкими пальцами я прикасаюсь ко всему, что меня привлекает в его запрокинутом лице или удивляет. Выбритая узкая полоска надо лбом, чтобы его увеличить, женственно пухлые губы, удивительно молодая шея, без единой морщинки… На редкость молодая. Впервые я задумываюсь о его возрасте…
– Тут на виске у тебя шрам?
– Да, кажется…
– А отметина посреди груди – это что, родинка?.. Дай я погляжу… Знаешь, у тебя зелёные вены и под локтем, и на запястье!.. Господи, до чего же мне интересно! А тебе?
– Рене…
– Что?
Я гляжу на него с некоторым изумлением, когда он произносит моё имя… Прежде я не обращала на это внимания…
– Ты хочешь встать, Рене?
– Нет, зачем?
Я нащупала под подушкой свою пуховку и провела ею по носу и щекам, никаких других косметических усилий мне делать не хотелось.
– Зачем?.. Мне не хочется ни ванну принять, ни причесаться, ни выйти на улицу. Мне хочется только сохранить твоё тепло, твой запах, заснуть вместе и проснуться только тогда, когда выспимся. А тебе, Жан?
– Мне тоже.
Он подкатывается ко мне, словно тяжёлое обструганное бревно, и нащупывает плечом и затылком удобное место. Он закрывает глаза, потом их вновь открывает, когда полагает, что я не вижу, и мне кажется, что эти красивые серые глаза чего-то от меня требуют, в чём-то меня упрекают.
– Тебе хочется спать? Ложись сюда.
Куда ушло то время, когда мужская голова, хоть на минутку опустившаяся на моё плечо, казалась мне невыносимо тяжёлой?.. Я вдыхаю ноздрями и ртом пропитанный дымом запах его жёстких чёрных волос.
– Ты опять смеёшься?
– Да я вовсе не смеюсь. Почему тебе хочется, чтобы я всё время смеялась?
– Наоборот, мне совсем не хочется, – вздыхает он. – Мне решительно не хочется смеяться.
– Ты несчастен?.. Ты устал?.. Ты недоволен мной?..
Он покачивает головой, касаясь моей груди. Наступившие сумерки вскоре скроют его от меня, но сон снова отдаст его в мою власть. Он забудет, как я расцвела, какую поистине братскую свободу я обрела после нашей близости… Быть может, он хотел видеть меня счастливой, но испытывающей большее уважение к его мужской силе, хотел, чтобы я была более разбитой, более побеждённой… Но я не побеждена, я просто довольна.
– Ты завтра придёшь, Рене?
– Ну конечно, приду.
– А в следующие дни?
– Не знаю, как я могу на это ответить?
– Значит, тебе не хочется?
Со всей вернувшейся ко мне силой я сжимаю его, вдруг почувствовавшего себя брошенным, в объятиях.
– Клянусь тебе, что хочу… Он бормочет, засыпая:
– Понимаешь… Я тебя люблю… Я тихонько трясу его за плечо:
– Что ты несёшь?
– Да… Пойми… Любовь…
Прижавшись к нему щекой, я закрываю его проговорившийся рот:
– Тс-с!.. Только не это слово! Прощай… Молчи… Давай спать!
Если бы Амон был ещё жив, он, выслушав мою исповедь, покачал бы головой и сказал:
– Вот уж поистине недостойная связь!
Его голос, его продолговатое лицо с большим злодейским носом – всё это я ещё и слышу и вижу, короче говоря, я так жалею о понесённой утрате, что высказанное им мнение обижает меня, и я внутренне возражаю ему, словно он здесь присутствует:
– Недостойная связь! А что есть достойная связь?
Мой старый друг непременно ответил бы с присущей ему сдержанной искренностью, которая обычно отметала все мои возражения:
– Это такая связь, которая и тайно, и явно делала бы вам честь.
Я дуюсь на его ответ, который сама же и выдумала, как я дулась на него, когда он ни с того ни с сего позволил себе умереть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62