Безупречный художественный вкус позволял ей и готовить для слушателей великолепные, почти литературно выверенные лекции, и со знанием дела коллекционировать красивейшие образцы самоцветов, и консультировать российских художников-ювелиров в том, как лучше «подать» яшму, малахит или оникс для того, чтобы подчеркнуть природную красоту камня. Всегда окруженная толпой студентов, коллег, горных специалистов и художников, изящная и невысокая, с тонким разрезом умных серо-стальных глаз и аккуратно причесанной каштановой головкой, она казалась и знакомым, и собственному мужу воплощением того, что зовется «элегантной женщиной» – не синий чулок, упаси боже, и не то, что порой с насмешливым хмыканьем называют «интеллигентка-с», нет! Но – женщина подлинно современная, образованная без занудства, деловая без ущерба для женственности и вполне успешная без всяких «вливаний» со стороны родственников. И если бы еще не это ее безумное увлечение… ох, если бы не это, режиссер Соколовский, не кривя душой, мог бы утверждать, что с женой ему несказанно, абсолютно – и, наверное, незаслуженно – повезло.
Сейчас эта женщина ждала Алексея за красиво накрытым к завтраку столом, пока он, заканчивая приводить себя в порядок в ванной, пытался с помощью доведенных до автоматизма движений вернуть себе привычный душевный комфорт. Тугие, острые струи душа, покалывающие натренированное тело; тщательное касание остро отточенной бритвой загорелой, все еще упругой кожи; быстрый взмах головой с короткой густой шевелюрой, чтобы мгновенно просушить влажные после мытья волосы… Все это давало ему такое физически отточенное, рельефное, почти зримое наслаждение, что он в последние годы решительно отказался от всех форм нецивилизованного отдыха – любимых некогда походов на байдарках с друзьями, диких рыбалок и прочих походно-мужских радостей – в пользу вариантов, когда под рукой в любой момент оказываются горячая вода для бритья и холодная для контрастного душа. Слишком уж он любил это утреннее ощущение легкости, здоровья, ухоженности, бодрости – то ощущение, которое было для него естественным с юных лет его удачливой жизни и которое так нелепо, так предательски подрывалось в последнее время ледяными кошмарами его мертвенно-белых снов.
– Папка, ты скоро? – перекрывая журчание льющейся воды, раздался через дверь голос его дочери. – Я уже не могу больше ждать, очень кушать хочется!
Последнюю часть фразы она произнесла с характерными интонациями старого анекдота, и Алексей улыбнулся, мысленно представив себе – словно нарисовав – Наталью там, за дверью: быструю, нетерпеливую, веселую… Дочь всегда воспринималась им как какой-то непостижимый, космический сгусток энергии, которому он не в состоянии был противиться, и, мгновенно перекрывая краны, он собрался уже было крикнуть в ответ: «Иду!», как услышал спокойный и непреклонный голос жены:
– Ничего страшного, подождешь. Дай человеку прийти в себя после рабочей недели. Ведь сегодня суббота, Татка.
– Суббота, – проворчала дочь, – можно подумать, он сегодня не будет работать… Когда такое бывало?!
В этот миг дверь ванной комнаты распахнулась, и Алексей, образовавшийся на ее пороге все еще с полотенцем в одной руке, второй, свободной, притянул к себе нахмурившееся великовозрастное дитя.
– Ну, вы с мамой тоже в этом плане не сильно-то отстаете. По крайней мере, по выходным дома не сидите, это уж точно, – добродушно укорил он. А потом, отбросив в сторону ненужный ироничный тон, сделал то, о чем мечтал сегодня с самого момента своего пробуждения: крепко уткнулся лбом в Наташкину пышноволосую, русую, нежно пахнущую головку и одними губами, едва слышно сказал: – Ну, с добрым утром, дочь. Я уже соскучился по тебе…
* * *
Они сидели втроем в своей светлой, просторной кухне, и Алексей вбирал, втягивал в себя настроение этого дня, словно пытался запомнить его надолго, защититься этими воспоминаниями от впечатлений недавнего сна. Звуки, запахи и цвета, легкое касание взглядов и спокойная забота друг о друге – все здесь было таким привычным, любимым и успокаивающим, что он почувствовал, как внутреннее напряжение отпускает его и жизнь вновь приобретает нормальные, не искаженные унизительным испугом очертания.
Он смотрел и слушал, и ему казалось, что все его прошлое, и настоящее, и будущее сфокусировались сейчас в одной точке, сошлись вместе в неторопливом получасе этого майского утра. Вот тихое, мелодичное позвякиванье – это Ксюша слегка задела резной медной туркой о края любимой чашки мужа, наливая ему кофе. Вспыхнувший вдруг в рубиновой капле вишневого варенья, искрящийся луч солнца. Шорох разворачиваемых Таткой салфеток. Тонкий аромат свежих пончиков, которые Ксения пекла по какому-то старинному, одной ей ведомому рецепту – он считался фирменным в ее семье, и когда Алексей из праздного любопытства однажды попытался выяснить у жены хотя бы состав того, чем она начиняет эти божественные, тающие во рту шарики, та полушутя-полусерьезно заявила: «И не старайся узнать, все равно не скажу. Бабушка говорила, что эти пончики – наши обереги и семья наша будет стоять до тех пор, пока никто не знает их секрета…» «Слава богу, что она не рассказала мне тогда этого проклятого рецепта, в котором я все равно ничего бы не понял, – с внезапным суеверием подумал теперь Алексей. – И пусть все остается по-старому: пончики секретными, сны несбывающимися, а мы все любящими и неразлучными…»
Разговор за столом вертелся о ближайших планах семьи, о мелочах, которые еще нужно будет докупить в дорогу, о незаконченных делах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15