По лестнице Бен поднимался уже в носках, и потому его не было слышно. Каждый раз он неожиданно появлялся в дверном проеме, почти полностью заполнив его своим телом. Плечи как у борца, кулаки, словно кузнечные молоты, сила в руках такая, что ударом он мог бы свалить быка, если бы только ему пришло в голову ударить быка. Но по характеру Бен был миролюбив и кроток как ягненок, в чем, несмотря на бесчисленные мелкие инциденты, Труда была твердо убеждена.
Бен появился на кухне вымазанный с головы до пят, как будто специально валялся в грязи. На груди его на ремне висел бинокль. Бен всегда брал его с собой, хотя ночью от бинокля мало толку.
– Ну нет, – сказала Труда, заметив, что он норовит сесть за стол. – Сначала помой руки. Ты знаешь правила.
Конечно, он их знал, хотя всякий раз пытался увильнуть от мытья. Он боялся не воды, а боли, потому что, промывая свежие раны, Труда заодно оказывала ему посильную врачебную помощь. Руки и предплечья Бена постоянно были покрыты старыми ссадинами, свежими царапинами и волдырями, которые он получал, продираясь сквозь заросли малины и крапивы, пролезая под колючей проволокой или преодолевая прочие препятствия на своем пути.
Безропотно стоя у раковины, он позволил матери промыть старые раны и проверить, не добавились ли свежие, нуждающиеся в срочной обработке. Труда обнаружила занозу, так глубоко ушедшую в подушечку среднего пальца правой руки, что одним пинцетом здесь было не обойтись. Пришлось прибегнуть к помощи иглы. Во время процедуры Бен с шипением втягивал в себя воздух.
– И где тебя угораздило?
Труда спрашивала по привычке, не рассчитывая на ответ. Речевой запас Бена был крайне скуден и включал в себя лишь несколько внятно произносимых слов. Но если бы кто-нибудь знал Бена так же хорошо, как Труда, то при желании мог бы интерпретировать издаваемые им звуки. Труда была уверена, что всегда понимает сына. Нужно только внимательно вслушаться в интонацию, чтобы понять, задает он вопрос, пытается рассказать о чем-то или что-то подтверждает.
После того как заноза была вытащена, Бен лизнул кровоточащую ранку, уселся за стол и полным ожидания взглядом уставился на шкаф. Открыв дверцы, Труда вынула хлеб, намазала маслом несколько толстых ломтей, положила сверху колбасу, наполнила молоком большую алюминиевую кружку и поставила все перед сыном. Бен приступил к завтраку, а Труда тем временем вымыла столовый нож, положила его обратно на полку в шкафу, заперла дверцу, а ключ убрала в карман халата.
С быстротой молнии Бен опустошил тарелку, выпил молоко и тотчас покинул кухню. Немного позже Труда пошла взглянуть на сына и увидела, что он в грязной одежде лежит на кровати и уже спит. Вскоре после часа он спустился в кухню, дал переодеть себя в свежую рубашку и чистые штаны, снова подождал, пока ему наполнят едой тарелку. Поел и опять исчез через подвал.
С июля дверь подвала оставалась для него открытой круглосуточно. Как-то в одну из ночей на прошедшей неделе Якоб запер подвальную дверь. Тогда Бен попытался протиснуться наружу через подвальное окошко. Застрял и принялся жалобно, как щенок, скулить и выть до тех пор, пока Труда и Якоб не проснулись и с большим трудом не высвободили его из западни.
Якоб, пришедший в семь вечера с работы, уже не застал Бена. Труда перестелила кровать сына, вымыла в комнате окно, уходя, огляделась с надеждой, что на ночь сын вернется домой.
Позже они с Якобом сидели в гостиной и говорили о Марлене Йенсен. На этот раз в виде исключения Труда была солидарна с Теей Крессманн. Якоб же сомневался, что дочь Эриха сбежала из дома.
– Я бы еще согласился, если бы она пропадала одну ночь, – возражал он. – Однако ее нет уже несколько дней. Так где она, собственно говоря, находится?
– Наверное, у тех парней, с которыми познакомилась на дискотеке, – ответила Труда. – Эрих действительно слишком строго с ней обращался. Антония всегда это говорила. Я считаю, что девушка решила проучить отца,
17 августа 1995 года
В четверг Якоб, как обычно, вышел из дома в семь Утра. Вывел из сарая машину и первую часть пути проехал по дороге, узкой настолько, что здесь с трудом могли разъехаться два автомобиля. Приблизительно через шестьсот метров был первый перекресток, после которого узкая дорога еще двести метров тянулась между садами и полями, прежде чем встретиться с Бахштрассе.
Якоб свернул налево, на параллельную Бахштрассе дорогу, ведущую к Лобергу. Два километра до следующего перекрестка, с прилегающим к нему бунгало Люкки, Якоб проехал с тяжелым сердцем. Прежде именно здесь располагалась его усадьба, и каждый раз Якоб невольно погружался в воспоминания.
Любому человеку непросто расстаться с местом, где он родился, провел детство и юность, прожил много лет, в течение которых мечтал, любил, надеялся, работал в поте лица и страдал. Теперь бывший земельный участок Якоба лежал за неприступной двухметровой колючей проволокой. И лишь оставив его позади и достигнув бунгало Хайнца Люкки, Якоб почувствовал, что у него стало легче на душе.
В это утро неподалеку от бунгало он увидел своего друга Пауля Лесслера и остановился, чтобы поздороваться и перекинуться парой слов. Пауль – брат Марии и дядя Марлены Йенсен – был крайне обеспокоен исчезновением племянницы и страшно злился на своего зятя.
– Не понимаю, о чем только этот Эрих думает, – ругался Пауль. – На его месте я пустил бы в ход все средства, а он сдерживает полицию. Боится скандала. А единственный настоящий скандал – это его методы воспитания. Он вступил не в ту партию, о демократии вообще не имеет никакого представления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118