За­тем на­сту­пи­ла ти­ши­на, и муж­ской го­лос на­чал чи­тать сти­хи в ма­не­ре Ари­сти­да Брюй­а­на:
Бог мой! Без хле­ба я, без до­ма, без меч­ты.
Людь­ми я из­гнан, ибо нищ и наг.
Не уз­на­ет ме­ня ни друг, ни враг.
Так бле­ден я, так плач мне ис­ка­зил чер­ты.
Гу­ля­ки умолк­ли, вни­мая сти­хам. Оли­вье при­слу­ши­вал­ся; он не мог по­нять тая­щий­ся в них смысл, од­на­ко чув­ст­во оди­но­че­ст­ва, по­эти­че­ски вы­ра­жен­ное, вы­зва­ло в нем тре­пет. Раз­мер, риф­мы за­став­ля­ли его вспом­нить «дек­ла­ма­цию наи­зусть», ко­то­рой его обу­ча­ли в шко­ле, и все же тут бы­ло что-то иное. Го­лос чте­ца, силь­ный, зна­чи­тель­ный, был по-де­ре­вен­ски су­ров, а уг­рю­мые стро­ки об­ви­ня­ли об­ще­ст­во в тя­же­лом жре­бии лю­дей.
Но я люб­лю лю­дей, я их лю­бить при­вык.
От них я знаю всю тра­гич­ность бы­тия.
Нет жен­щи­ны, ко­то­рой сы­ном стал бы я,
И серд­ца нет, что мой ус­лы­ша­ло бы крик.
Оли­вье опять вспом­нил Вир­жи­ни. Как она хо­ди­ла, рас­смат­ри­вая то­вар в сек­ци­ях сво­ей ла­воч­ки, как за­дум­чи­во она это де­ла­ла. Ему по­чу­ди­лось, что мать про­тя­ги­ва­ет к не­му ру­ки, но ни­как не мо­жет до­тя­нуть­ся. И он то­же ис­кал ее ру­ки, еле вид­ные в гус­том ту­ма­не. Но вдруг пе­ред ним воз­ник­ла су­хая зем­ля клад­би­ща Пан­тен и лег­кая пыль от нее на его ла­до­ни, и маль­чи­ка ох­ва­ти­ло не­стер­пи­мое стра­да­ние. Ему по­слы­ша­лись сто­ны, до­ле­тав­шие из не­мыс­ли­мой да­ли, из дру­го­го ми­ра, буд­то сно­ва про­бу­ди­лись его кош­мар­ные ноч­ные ви­де­ния.
И вот при­бли­зи­лась са­ма Вир­жи­ни. На ней бы­ло се­ро­го­лу­бое шел­ко­вое пла­тье, а на пле­чах не­боль­шая на­кид­ка из свет­ло­го ме­ха. Во­ло­сы ее бле­сте­ли, как зо­ло­тая кас­ка, гла­за и гу­бы слов­но све­ти­лись. Мать скло­ни­лась над ним и ска­за­ла го­ло­сом не­зем­ным, до­шед­шим из­да­ле­ка, со звезд:
— Что ты здесь де­ла­ешь? Не по­ра ли до­мой…
Он от­крыл гла­за. Вме­сто Вир­жи­ни он уви­дел дру­гую жен­щи­ну, по­хо­жую на нее. Оли­вье не од­на­ж­ды ви­дел ее на ули­це Ла­ба. Маль­чик смот­рел на нее сквозь сле­зы. Жен­щи­на дер­жа­ла в ру­ках ве­чер­нюю шел­ко­вис­тую су­моч­ку, ук­ра­шен­ную би­се­ром и стек­ля­ру­сом.
— На­до ид­ти спать, ма­лыш!
Она скло­ни­лась над Оли­вье, взя­ла его за ру­ку, за­ста­ви­ла вы­брать­ся из убе­жи­ща, пред­ло­жи­ла про­во­дить до до­му. Чуть по­даль­ше ее ожи­дал ка­кой-то муж­чи­на, ку­рив­ший си­га­ру, све­тя­щий­ся кон­чик ко­то­рой про­ни­зы­вал ноч­ную темь.
Уже стоя, Оли­вье ощу­тил, как дро­жат его но­ги. В ка­ба­ре за­ти­хал шум. Ре­бе­нок глу­бо­ко вздох­нул, вы­рвал свою ру­ку и ки­нул­ся бе­жать вниз по ули­це, все бы­ст­рей и бы­ст­рей, грудь его ны­ла, он за­хле­бы­вал­ся от хо­лод­но­го воз­ду­ха. Оли­вье ос­та­но­вил­ся толь­ко на ули­це Ла­ба пе­ред до­мом но­мер 77 и с си­лой на­жал на кноп­ку звон­ка у вход­ной две­ри.
Глава четвертая
Га­зе­та, в ко­то­рую был за­вер­нут ле­жа­щий на ку­хон­ном сто­ли­ке пре­вос­ход­ный са­лат ла­тук, толь­ко что с гряд­ки, вдруг рас­кры­лась. По­ка­за­лась ма­лень­кая пе­ст­рая гу­се­ни­ца, она полз­ла с ко­реш­ка на бо­лее мяг­кий зе­ле­ный лист. Ко­гда она до­б­ра­лась до кром­ки лис­та, то по­пы­та­лась под­лезть под не­го, но шлеп­ну­лась на кле­ен­ку. Сно­ва толч­ка­ми дви­ну­лась впе­ред, но на краю сто­ла за­дер­жа­лась, по­вер­ну­ла об­рат­но, са­лат уже не на­шла и упа­ла вниз на пли­точ­ный пол. Плен­ни­ца го­ро­да, она уже ни­ко­гда не ста­нет ба­боч­кой.
Оли­вье сто­ял го­лый до поя­са, пле­чи­ки его ка­за­лись та­ки­ми сла­бы­ми, тон­кие по­мо­чи с них спус­ти­лись и хло­па­ли по но­гам. Ему бы­ло тес­но в этом за­кут­ке. Маль­чик на­ти­рал слиш­ком боль­шим для его ла­до­ней бру­ском мы­ла «кош­ка » влаж­ную бан­ную ру­ка­ви­цу, по­ка не об­ра­зо­ва­лась бе­лая гус­тая пе­на, и смот­рел на нее, смор­щив нос.
Умы­валь­ник с се­рой и ис­то­чен­ной ра­ко­ви­ной был че­рес­чур вы­сок для ре­бен­ка. Он по­ды­мал­ся на цы­поч­ки, на­кло­нял­ся, под­став­лял ли­цо под кран, по­том на­де­вал на не­го ду­ше­вую труб­ку и ло­вил ртом струй­ки, вы­те­кав­шие из ее от­вер­стий, по­том скру­чи­вал ко­рот­кий гоф­ри­ро­ван­ный шланг, чтоб на­пра­вить струю на стен­ку — и там по­ви­са­ли ка­пель­ки. На­ко­нец с гри­ма­сой до­са­ды Оли­вье на­чал мыть шею.
Ут­ром по вос­кре­сень­ям песнь ули­цы зву­чит ина­че, чем в буд­ни. Ули­ца зе­ва­ет, по­тя­ги­ва­ет­ся. Все дол­го спят, а по­том на­сла­ж­да­ют­ся го­ря­чи­ми бу­лоч­ка­ми. Ка­жет­ся, что по вос­кре­сень­ям боль­шой ко­ло­кол Са­вой­яр гу­дит го­раз­до тор­же­ст­вен­ней, му­сор­ные ба­ки звя­ка­ют ме­нее шум­но, скром­нее ве­дут се­бя сту­каю­щие­ся друг о дру­га мо­лоч­ные би­до­ны, не так на­зой­ли­вы че­ло­ве­че­ские го­ло­са: старь­ев­щик, тол­кая те­леж­ку, вы­кри­ки­ва­ет обыч­ное «Бе­рем ста­рые ве­щи, ку­пим же­лез­ный лом! » с не­сколь­ко мень­шей на­стой­чи­во­стью, сте­коль­щик, не­ся на спи­не ящик со стек­ла­ми, в ко­то­рых иг­ра­ют сол­неч­ные лу­чи, то­же не так прон­зи­тель­но, как все­гда, воз­ве­ща­ет, со­кра­щая два-три «с» из сво­его вы­кри­ка: «С-с-стек­ла вс-став­ля­ем! »…
Из квар­ти­ры сво­их ку­зе­нов Оли­вье ина­че вос­при­ни­мал шум ули­цы, чем из ма­те­рин­ской га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки. Дру­гое про­стран­ст­во, бо­лее длин­ные рас­стоя­ния ос­лаб­ля­ли и из­ме­ня­ли здесь мно­гие при­выч­ные зву­ки, и маль­чик удив­лял­ся то­му, что пе­ре­стал уз­на­вать их.
По ут­рам в вос­кре­се­нье Вир­жи­ни от­во­ря­ла в ма­га­зи­не де­ре­вян­ные став­ни, на стек­ле вход­ной две­ри вы­ве­ши­ва­ла из­ве­ще­ние «За­кры­то », ук­ре­п­лен­ное на ме­тал­ли­че­ской, от­ли­ваю­щей зо­ло­том це­поч­ке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108