Нить никогда не оборвется. Так можно идти долго. Без конца. Пусть ветер, пусть в ботинках хлюпает вода — есть — но не видим, есть — но не видим, есть, но…
— Мартышка! Вставай скорее, проспали!
— Что-о?!
— Поздно ты от бабушки приехала. Одевайся скорее. Только-только ко второму уроку успеешь.
— Ко второму?! Какой у меня второй урок? Черт, физкультура.
Где футболка? В портфеле? Нет, я вчера ничего не собирала. В шкафу? В грязном белье! Трусы-трусы? — Вот они. Тапки — хап! Портфель — хап! Чулки? Где чулки?
— Мам, где мои чулки?
— Не знаю. Надо с вечера все готовить. Возьми мой капрон.
Я не умею его носить. Приставать начнут. А ладно, гудбай.
— Ты чего, девочка, опоздала что ли?
— Нет, я в поликлинике была.
— Куда пальтецо-то новое запихиваешь? Дай повешаю. Ишь, расфорсилась, капрон маткин напялила. Училась бы лучше.
Что же мне придумать девчонкам соврать? Скажу, что ночевала у бабушки, а утром долго ждала трамвая. Или, что к нам приехали какие-нибудь гости, и мы долго не ложились. Или…
— Вы что хохочете? Надо мной?
— Над Лашей ржем. Сейчас она такой спектакль в раздевалке устроила. Только она платье задрала, собралась свои штаны-парашюты переодевать, как Пшеничный втолкнул в нашу раздевалку Сидорова.
— Сидоров сам, поди, уговорил мальчишек его втолкнуть.
— Ага. Вдруг Лаша своим царственным задом разворачивается и — бац его по морде штанами — бац!
— Так Сидорову и надо! Чтоб не лез!
Спасибо Лаше. Спасла. Никто не заметил, что я урок прогуляла, что футболка мятая, что мамин капрон нацепила.
— А помнишь, он тебе в пятом классе ноги над чулками чернилами разрисовал? Его еще тогда все Обезьяной дразнили.
— Очень даже помню, у меня это место до сих пор горит.
— Он теперь и вовсе обнаглел: идет мимо на перемене и сквозь зубы всякие гадости цедит.
— Ага. Или норовит, будто невзначай, по груди ударить.
— Ага. Или слова всякие про девчонок на партах пишет.
— А еще записки грязные по классу передает. С рисунками.
— Он таким раньше не был. Это он перед Пшеничным выпендривается.
— Хорошо бы ты, Лаша, из раздевалки тогда выскочила да и Пшеничного заодно по мордам отходила.
— Новенького-то за что, он же не лез?
— А за то. Сидорову вечно достается, а этот — будто не при чем.
— Лаш, а Лаш, подари мне осенью свои физкультурные трусы, я в них арбузы буду носить.
— Идите вы!
— Лаш, а Лаш, давай мы Сидорова поймаем в твои трусы, как в мешок запихнем и здесь в раздевалке устроим ему темную.
— Хватит трепаться! Звонок! Девчата, дайте кто-нибудь зеркальце посмотреть, как трусы сзади сидят.
— Возьми, у меня есть осколочек.
— И мне дай.
— И мне.
— Хватит свои зады разглядывать! Звонок!
— Стано-овись!
— По порядку номеров рассчи-итайсь!
Интересно, может, учителя физкультуры думают, что тело у человека — барабан? Можно бить по нему взглядами, как палками? Раздели всех, выставили друг перед другом напоказ и как маленьким: нате, детки, мячик, играйте. А если кому-то неудобно бегемотьими ногами через весь зал за мячиком топать, а если кто-то, как шавка, не может до мяча допрыгнуть? А если у кого-то ноги тощие и кривые или руки до колен? Разве человек виноват, что у него такая фигура? Может, он в свою фигуру как в железный ящик засунут? Как из нее вырвешься?
— Чего на мальчишек уставилась?
— Смотрю, как играют.
— Тебе нравится, как Пшеничный мяч ведет?
— Ну, в баскет он не умеет. У них там, наверно, на юге в него не играли.
— Зато загорел здоровски, правда?
— Что ж тут удивительного: солнце, море, пальмы — кто хочешь, загорит.
— Ты что, была на юге?
— Нет, конечно, что я — буржуйка?
— А мне мама сказала, что, если я седьмой класс кончу без троек, она повезет меня на море.
— Счастливая ты, Ритка. Загоришь. Знаешь, как загорелая фигура смотрится!
— Пошли. Наша игра.
Та— ак, какова же на вкус расплата за сплетни? Ага -сухая, солоноватая… немного жжет губы. Кожа деревенеет от ползающих по ней взглядов. В запястья и лодыжки впиваются железные кандалы. Невольничий рынок. НЕТ!!! Я не хочу! Я — дочь акробата. Я могу вырваться из цепей взглядов.
— Держи мяч! Па-ас!
— Пас на правый край!
Маэстро — туш! Юпитер на верхнюю трапецию — ап! Сальто под куполом! Маэстро, быстрее. Еще быстрее! Ап! Двойное сальто под куполом — ап! Барабанная дробь!
— Законно мы сыгранули! Я вся мокрая. Волосы очень растрепались? Зачем физкультурник тебя к своему столу подзывал?
— Сказал, что советует мне записаться в секцию легкой атлетики.
— Ты пойдешь?
— Не знаю. Вообще-то хорошо бы научиться управлять своим телом.
— Если ты пойдешь, то я тоже. Только Ларке не говори, а то она за нами увяжется. Айда в раздевалку!
— Ларусь, поправь мне сзади лямку.
— Сейчас. Идем-ка лучше вон в тот угол одеваться, я тебе один секрет скажу.
— Ну?
— Что — ну?
— Секрет?
— Поклянись, что Ларка не узнает.
— Ну.
— И никому-никому?
— Ну.
— Я вот что придумала: давай с тобой тайную переписку вести. Письмо ты, письмо я, опять ты, опять я…
— Зачем? Мы же каждый день видимся?
— А ты будешь писать не от своего имени, а как будто ты — Пшеничный
— Я? Почему я? И что нам писать?
— Ну, я, например, тебе напишу, чтобы ты не дружил с Сидоровым.
— А я напишу: «Тебе какое дело, с кем хочу — с тем и дружу».
— А я напишу про все Сидоровское поведение.
— А я напишу: «Не суй свой нос в чужой вопрос». Слушай, а почему все-таки я должна писать за Пшеничного?
— Потому что у тебя почерк хуже. Такой же неаккуратный, как у мальчишек.
— А если я исправлю почерк, мы поменяемся?
— Конечно. Только, чур, насчет Ларки мы договорились!
Забавно как! Роман в письмах. Не хуже, чем тот, который мы когда-то с Асей сочиняли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186