ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
В школу я их не надевала, а ходила в старых рыжих ботинках, как все. В один прекрасный день я увидела, что ботинки развалились.
Перед уроками обычно весь класс выстраивали в коридоре, чтобы показывать санитарам руки, уши, шею, и вычищены ли ботинки. В тот день санитаром был Гарька. Я его знаю, он живет в одном доме с Блажой. Во дворе его дразнят «девчонкой» за то, что он иногда с нами скачет через веревочку, что у него всегда отглаженная форма, и нерусское имя. Я сама слышала, как он врет, что у него папа военный. Военных у нас во дворе только двое — их сразу видно. А у Гарьки вообще никакого отца не видно, только мама с белыми крашенными волосами.
— Зоя Васильевна! У нее опять ботинки не чищены! Пусть домой идет!
Чего этот Гарька вопит? Разве замшевые туфли чистят гуталином? Пусть ему Зоя Васильевна скажет…
— Она их на помойке откапала! Иго-го-го!
Обезьяну— то кто спрашивает? Хохочет тут, будто что-нибудь в туфлях понимает.
— Зоя Васильевна, что она нечищенными туфлями наш класс позорит? Опять третий «а» первое место займет!
Смотрю на свои туфли и вдруг вижу, как они превращаются в двух серых отвратительных мышей. Зоя Васильевна велит всем прекратить гвалт, и идти в класс. Мне велит идти домой и почистить туфли, чтоб блестели.
Я остаюсь на месте и, когда пустеет коридор, иду в туалет. В туалете стоит сломанное железное кресло, в котором когда-то лечили зубы. В перемену девчонки ссорятся, кто первый на него сядет, а сейчас оно никому не нужно. Забираюсь на кресло, верчу колесо, чтобы спинка откинулась и пою запрещенную песню, которой научилась в лагере «Пой, скрипка моя, плачь, расскажи, как на сердце тоскливо, но ни слова ей о любви моей, может быть, она еще вернется…». За мной никто не приходит и не зовет меня в класс. Плетусь домой, переобуваюсь в старые ботинки. В школе перемена. Обезьяна опять хохочет:
— Во! Давно бы так, а то ходит незнамо в чем!
Я думала, что Зоя Васильевна будет меня ругать за пропущенный урок, но она меня не заметила. На следующем уроке я получила «два» по арифметике, а потом выяснилось, что я забыла костюм для физкультуры.
Дома я, не раздеваясь, легла на диван и случайно уснула.
Проснулась я оттого, что мама зажгла свет и спросила, что со мной. Со мной было ничего, кроме невыученных уроков, двойки по арифметике и мышиных туфель. Пришлось сказать, что у меня болит живот.
Мама уложила меня обратно на диван и стала щупать живот. Болело справа и слева, вверху и внизу. Мама сказала, что придется положить меня в больницу.
Ну, и не страшно. Там будет чисто и тихо, можно почитать и не думать про школу. И в классе за это время забудут и про туфли и про то, что я двоечница.
— Мам, это уже больница?
— Нет, приемный покой. Здесь тебя осмотрят и решат, что с тобой делать.
Ну— у, еще решать… Так могут заметить, что у меня за болезнь. Врачом оказался мужчина. Старый, лысый, в длинном халате. Вместо того, чтобы щупать живот, он внимательно посмотрел мне в глаза.
Все, попалась. Такой сразу выведет на чистую воду. Может, глаза закрыть, как у мертвой?
— Открой глаза, девочка, не бойся. Здесь больно?
Доктор со всей силы нажал мне на правый бок, и я взвилась чуть ли не до потолка.
— Вот видите, типичная печеночная колика. Придется пообследовать.
В палате оказалось полно детей. Они говорили на каком-то неизвестном больничном языке: зондирование, лямблии, акрехин. Сразу было видно, что у них болезнь настоящая.
Кровати в палате стояли как в лагере. Мне досталось место рядом с мальчишкой. У него было круглое коричневое лицо и узкие глаза. Тумбочка у нас была общая. На свою полку я положила яблоко и конфету, которые в последний момент мне сунула мама. А утром яблоко исчезло. По мальчишкиным глазам сразу было видно, что это он.
— Ты зачем украл мамино яблоко?
Мальчишка взвизгнул по-звериному, и у него из носа потекла кровь. Мне показалось, что сейчас он умрет.
— Запрокинь голову, я тебе на нос положу платок. Только подожди, намочу водой.
Не успела я найти кран, как ко мне кинулась большая девочка и ткнула кулаком в грудь.
— Чего, чего земляка-то избила?
И она прибавила слово, которое самое страшное ругательство.
— Я его не трогала. Только сказала, что нехорошо воровать мамино яблоко.
— А куда побежала, ябедничать?
— Я не ябедничать, а платок намочить. А то из него так вся кровь вытечет, и он умрет.
— Скажешь кому — убью.
В коридоре за столиком сидела медсестра. Она что-то писала.
— Там у мальчика с черной челкой кровь из носа идет. Нужно приложить мокрое полотенце.
— Расковырял, поди? На-ко, отнеси ему на лоб пузырь со льдом.
Пузырь оказался резиновой грелкой, но круглой. Ко мне опять подскочила драчунья:
— Ты медсестре наябедничала?
Я отшатнулась, но увидела, что Драчунья не собирается меня бить, а сама меня боится.
— Ты не знаешь, где кран? Надо намочить полотенце, и кровь ему обтереть.
Драчунья принесла мне мокрое полотенце.
— Хочешь конфетку?
Никакой конфеты мне не хотелось. Но ведь невежливо сказать «нет». Мне и в голову не пришло, что конфету она вынет изо рта.
Чтобы Драчунья не заметила, как мне противно, я быстро проглотила обсосанную карамельку как таблетку.
— Во! А ты, оказывается, своя!
Драчунья опять прибавила ругательство и села на мою кровать. Она даже не взглянула на «земляка» и не стала помогать вытирать кровь.
Вечером пришла мама. На кровати сразу стало уютно от ее большого тела. Она сказала, что папа уехал во Вьетнам и привезет мне оттуда настоящий кокосовый орех.
— А вот этот ее яблоко съел!
Драчунья подошла к нам так близко, как будто это ее мама.
— Ну и на здоровье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Перед уроками обычно весь класс выстраивали в коридоре, чтобы показывать санитарам руки, уши, шею, и вычищены ли ботинки. В тот день санитаром был Гарька. Я его знаю, он живет в одном доме с Блажой. Во дворе его дразнят «девчонкой» за то, что он иногда с нами скачет через веревочку, что у него всегда отглаженная форма, и нерусское имя. Я сама слышала, как он врет, что у него папа военный. Военных у нас во дворе только двое — их сразу видно. А у Гарьки вообще никакого отца не видно, только мама с белыми крашенными волосами.
— Зоя Васильевна! У нее опять ботинки не чищены! Пусть домой идет!
Чего этот Гарька вопит? Разве замшевые туфли чистят гуталином? Пусть ему Зоя Васильевна скажет…
— Она их на помойке откапала! Иго-го-го!
Обезьяну— то кто спрашивает? Хохочет тут, будто что-нибудь в туфлях понимает.
— Зоя Васильевна, что она нечищенными туфлями наш класс позорит? Опять третий «а» первое место займет!
Смотрю на свои туфли и вдруг вижу, как они превращаются в двух серых отвратительных мышей. Зоя Васильевна велит всем прекратить гвалт, и идти в класс. Мне велит идти домой и почистить туфли, чтоб блестели.
Я остаюсь на месте и, когда пустеет коридор, иду в туалет. В туалете стоит сломанное железное кресло, в котором когда-то лечили зубы. В перемену девчонки ссорятся, кто первый на него сядет, а сейчас оно никому не нужно. Забираюсь на кресло, верчу колесо, чтобы спинка откинулась и пою запрещенную песню, которой научилась в лагере «Пой, скрипка моя, плачь, расскажи, как на сердце тоскливо, но ни слова ей о любви моей, может быть, она еще вернется…». За мной никто не приходит и не зовет меня в класс. Плетусь домой, переобуваюсь в старые ботинки. В школе перемена. Обезьяна опять хохочет:
— Во! Давно бы так, а то ходит незнамо в чем!
Я думала, что Зоя Васильевна будет меня ругать за пропущенный урок, но она меня не заметила. На следующем уроке я получила «два» по арифметике, а потом выяснилось, что я забыла костюм для физкультуры.
Дома я, не раздеваясь, легла на диван и случайно уснула.
Проснулась я оттого, что мама зажгла свет и спросила, что со мной. Со мной было ничего, кроме невыученных уроков, двойки по арифметике и мышиных туфель. Пришлось сказать, что у меня болит живот.
Мама уложила меня обратно на диван и стала щупать живот. Болело справа и слева, вверху и внизу. Мама сказала, что придется положить меня в больницу.
Ну, и не страшно. Там будет чисто и тихо, можно почитать и не думать про школу. И в классе за это время забудут и про туфли и про то, что я двоечница.
— Мам, это уже больница?
— Нет, приемный покой. Здесь тебя осмотрят и решат, что с тобой делать.
Ну— у, еще решать… Так могут заметить, что у меня за болезнь. Врачом оказался мужчина. Старый, лысый, в длинном халате. Вместо того, чтобы щупать живот, он внимательно посмотрел мне в глаза.
Все, попалась. Такой сразу выведет на чистую воду. Может, глаза закрыть, как у мертвой?
— Открой глаза, девочка, не бойся. Здесь больно?
Доктор со всей силы нажал мне на правый бок, и я взвилась чуть ли не до потолка.
— Вот видите, типичная печеночная колика. Придется пообследовать.
В палате оказалось полно детей. Они говорили на каком-то неизвестном больничном языке: зондирование, лямблии, акрехин. Сразу было видно, что у них болезнь настоящая.
Кровати в палате стояли как в лагере. Мне досталось место рядом с мальчишкой. У него было круглое коричневое лицо и узкие глаза. Тумбочка у нас была общая. На свою полку я положила яблоко и конфету, которые в последний момент мне сунула мама. А утром яблоко исчезло. По мальчишкиным глазам сразу было видно, что это он.
— Ты зачем украл мамино яблоко?
Мальчишка взвизгнул по-звериному, и у него из носа потекла кровь. Мне показалось, что сейчас он умрет.
— Запрокинь голову, я тебе на нос положу платок. Только подожди, намочу водой.
Не успела я найти кран, как ко мне кинулась большая девочка и ткнула кулаком в грудь.
— Чего, чего земляка-то избила?
И она прибавила слово, которое самое страшное ругательство.
— Я его не трогала. Только сказала, что нехорошо воровать мамино яблоко.
— А куда побежала, ябедничать?
— Я не ябедничать, а платок намочить. А то из него так вся кровь вытечет, и он умрет.
— Скажешь кому — убью.
В коридоре за столиком сидела медсестра. Она что-то писала.
— Там у мальчика с черной челкой кровь из носа идет. Нужно приложить мокрое полотенце.
— Расковырял, поди? На-ко, отнеси ему на лоб пузырь со льдом.
Пузырь оказался резиновой грелкой, но круглой. Ко мне опять подскочила драчунья:
— Ты медсестре наябедничала?
Я отшатнулась, но увидела, что Драчунья не собирается меня бить, а сама меня боится.
— Ты не знаешь, где кран? Надо намочить полотенце, и кровь ему обтереть.
Драчунья принесла мне мокрое полотенце.
— Хочешь конфетку?
Никакой конфеты мне не хотелось. Но ведь невежливо сказать «нет». Мне и в голову не пришло, что конфету она вынет изо рта.
Чтобы Драчунья не заметила, как мне противно, я быстро проглотила обсосанную карамельку как таблетку.
— Во! А ты, оказывается, своя!
Драчунья опять прибавила ругательство и села на мою кровать. Она даже не взглянула на «земляка» и не стала помогать вытирать кровь.
Вечером пришла мама. На кровати сразу стало уютно от ее большого тела. Она сказала, что папа уехал во Вьетнам и привезет мне оттуда настоящий кокосовый орех.
— А вот этот ее яблоко съел!
Драчунья подошла к нам так близко, как будто это ее мама.
— Ну и на здоровье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186