Мамина свадьба — просто уникальная: она объединит людей науки и искусства. Это же открытие новой эпохи.
— Как же, наоткрывают они с пьяных глаз.
— Перестала плакать, ну вот и умница. Теперь возьми большой нож и режь булку вот так: тонко-тонко. А я буду ломтики укладывать и украшать.
— Чего «тонко-тонко», люди подумают, что мы даже хлеба для них пожалели.
— Не подумают, они знают, что так принято.
— Кто знает? Художники? Да они как с голодного острова — на водку-жратву навалятся — и нет пятисот рублей. Сглотнут как одну копеечку. А отдаривать чем будут? Скатертями да вилками? Куда их потом? В комиссионку?
— Нехорошо считать чужие деньги.
— Как это чужие?! Мои деньги, кровные. На пенсии сэкономила. Свои они давно профукали на югах да на мебелях.
— Бабушка, режь булку, не успеем.
— Не успеем — и черт с ним! Пусть твоя мать приходит и сама расхлебывает кашу, которую заварила. Стыдно сказать, бабе сорок шесть, почти профессором работает — и ей, видите ли, свадьба понадобилась! Тьфу, невеста липовая!
— Почему «липовая»?
— Как же не липовая, я в шестнадцатом замуж выходила, даром, что из рабочих, у меня в приданом две шубы было: одна кенгуровая, другая — пумовая, белья постельного, рубашек голландского полотна с филейной вышивкой, одеял, подушек…не пересчитать!
— Сейчас из кенгуру и пумы шубы шить — варварство.
— Ну, раз ты не людей, а зверей жалеешь, так и выходи замуж с голым задом.
— Бабушка!
— Что «бабушка»! Не буду я больше твои дурацкие бутерброды вертеть! У меня от них спину как клещами разрывает! У-у-у, смерёдушка моя пришла!
— Не надо, бабушка, плакать. Ты просто устала. Ляг, полежи.
— Чует мое сердце, не переживу я этой свадьбы! Нет, не переживу-у-у!
— Сейчас принесу свое пальто и укрою тебя. Поспишь немного и сразу почувствуешь себя лучше.
Дура, зачем сказала, что из кенгуру шуб не шьют, пусть себе бы перечисляла, сколько у нее пододеяльников да наволочек было. Вот теперь одна осталась. Скоро мама из загса приедет, а у меня ничего не готово. И бутерброды пошли какие-то нестандартные, Анатолий Петрович увидит — скажет, что дорогие продукты испортила.
Эх, разныться бы, как бабушка и сбежать домой. Но нельзя. Пока гости первую порцию бутербродов едят, нужно успеть нарезать вторую, третью. Потом чай, чашки уносить-приносить. А грязная посу-уда! Лучше не думать. Ой, капнула соленая капля на розовую рыбу. Ничего, соленое на соленом не будет заметно. Ой! Совсем глаза прохудились! Нужно бежать под холодный кран, а то заметят.
Теперь громко-громко себе командовать: хлеб-масло, сыр-колбаса! Быстрее! Хлеб-масло — сыр-колбаса! Еще быстрее!!! Хлеб-масло — сыр-колбаса!!!
Ну вот. Слезы и ушли обратно в глаза. Работаем, как Чаплин на конвейере! Гаечный ключ — поворот. Гаечный ключ — поворот. Суп влился в рот — рот промокнули.
— Ва-ань, а Вань, дашь контрошу списать?
— После Ник Миха, ты у нас единственная надёжа.
— Не, Вань, ты ей не давай, ты мне дай. Я тебе за это петушок на палочке куплю.
— Нужен ему твой петушок, ему чо посерьезнее надо, да Вань?
— Могём и посерьезнее. Как, сговоримся, Вань?
— Ну что ты за тварь бессловесная, с тобой как с человеком, а ты знай лыбишься.
— Да бросьте вы его, он теперь без Ник Миха пустое место. Новенькая математичка ему покажет четверку в кружочке. Всю дорогу в дураках ходить будет.
— Чо без Ник Миха? Он мне велел приходить.
— КУДА?
— К нему заниматься.
— К НЕМУ ДОМОЙ?
— Нет, посмотрите на этого единоличника! За что деревенщине такое счастье?
Опять Алка за свое принялась. Пора останавливать.
— Алла, способности не зависят от того, в деревне человек родился или в городе.
— ТЕБЯ про способности не спросила! Что, уело, что не будешь больше в любимчиках?
— Я ни у кого в любимчиках не ходила.
— Расска-азывай! А хочешь, скажу, чего ты за Ваню заступаешься? Этот дурак в тебя втрескался, а у тебя и радости полные штаны.
— Тебя это не касается.
— Зато за тобой одни уроды бегают.
— Какие уроды?
— Что я не вижу на Красной заре: тебя на сборку пошлют — и хромоножка заводской на сборке, тебя в упаковочную — и он тут как тут вертится.
— Он не урод. У него чудные наивные глаза пятилетнего ребенка.
— Вот-вот, весь в тебя.
— Что ты ко мне прицепилась?
— А ты заплачь! Больно нервная стала. Лечиться на Пряжке пора.
— ЗВОНО-ОК!!!
Посмотрела бы я, какие у Алки нервы были, если б она тоже ночи напролет не спала. Одно то, как я спать укладываюсь, уже заслуживает Пряжки.
Цирк! Человек вместо того, чтоб спокойно улечься на тахту или диван, бегает полночи с раскладушкой и примеривается, где бы ее поставить, чтоб от всех стен подальше. Пол вокруг раскладушки обводит керосином. Раму дверей обливает кипятком. Нормального одеяла и матраса не признает — подстилает зимнее пальто, укрывается демисезонным. Как в блокаду.
Дальше — еще смешнее. Сто раз за ночь нелепый человечек вскакивает и ползает с фонариком по постели, отыскивая кровопийц. Когда находит преступника, слюнявит клочок газеты и цап — ловит его. Даже убить клопа у человечка не хватает мужества, и он несет его спустить в унитаз.
Обхохочешься. Только кто бы из весельчаков мне объяснил, откуда эти несметные полчища клопов взялись? И почему они напали на меня именно тогда, когда уехала мама?
Не только клопы, но и соседи стали принимать космические масштабы. Раньше, при маме, сидели тихонькие, чай пили, не лезли ни к кому. А при мне вдрызг распустились: пьют, орут, дерутся. Выломали в комнате замок, разбросали наши вещи из шкафа. Украли вино, которое остались еще от папиных гостей. Не жалко бутылок. Противно ощущение оплеванности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186