— Ларусь, а почему твои родители не развелись, раз отец пьет?
— Они одной веревочкой повязаны.
— Какой веревочкой?
— Ты не поймешь.
— А у Ларки родители ссорятся? Они же все-таки из милиции…
— При чем тут милиция? Работа — это одно, а семья — совсем другое.
— Ларусь, а ты из-за матери такая?
— Какая «такая»?
— Ну, тебя как будто в школе нет. Я иногда на уроке голову поворачиваю, чтобы убедиться, что ты еще в классе.
— Куда ж я денусь?
— Не знаю, улетучишься, испаришься. Помнишь Асю? Перед тем, как ее забрали в интернат, она так же ходила.
— Как?
— Осторожно. Бочком.
— Не выдумывай.
— Нет, правда. Вы похожи на девочек, у которых украли время. Другие этого просто не замечают: вы ходите, как все, по улице, делаете уроки, спите, а где-то в деревянной избушке противные старики и старухи разматывают нить вашего времени и ткут из нее себе молодость.
— Перестань. Как маленькая сказки выдумываешь.
— Это не моя сказка. У меня — другая. Хочешь, расскажу.
— Я тебе сама могу с три короба наговорить. Пойдем ко мне.
— А родители?
— Никого нет. Мать поздно придет, а отец в лесу…
Печку затопим, посидим у огонька.
— Ой, я совсем забыла, что у вас еще печка цела. А нашу давно разломали. Хоть я ее и любила.
— Мои никогда с печкой не расстанутся. Они больше всего на свете замерзнуть боятся.
— А мне кажется, что не потому, что замерзнуть, а потому, что весь ваш дом не ленинградский какой-то. Он будто перенесен из маленького городка, в котором все еще живут с дровами и круглыми печками.
— Хоть бы его снесли скорее. И построили что-нибудь современное.
Вытирай ноги, а то она догадается, что кто-то приходил.
— Ой, Белка, ты все еще в кресле лежишь? Сто лет тебя не видела? Какая ты жирная и облезлая стала.
— Не трогай собаку, видишь, глаза гноятся.
— Бедняга, она же с кресла спрыгнуть не может. Как же она гуляет?
— Она и не гуляет. Вынесешь ее за дверь пописать, она минутку постоит и назад просится.
— Давай помогу печку растопить.
— Не надо. Я сама. Не садись в это кресло, это мамино. И в то не садись. Принеси стул из кухни.
— Мамино, папино, Белкино, а где же твое?
— В той комнате.
— Смотри, огонь в щелях дверцы, как живой скачет. Прямо сохранившийся кусочек лета, да?
— Нет. Лето не горит.
— Как странно ты это сказала… Ой, я знаю, что ты…
— Что?
— Что ты мне хотела все время сказать.
— Ничего я не хотела. Ну, раз догадалась и ладно.
— Так это правда?!
— Ну, чего ты уставилась?
— В деревне?
— Угу.
— Ты не боишься?
— Теперь нет.
— А вдруг ребенок?
— Бог миловал.
— А он?
— Что он?
— Курсант?
— Да.
— В лесу? Когда возвращались с танцев?
— Нет. В кабине грузовика. Он на нем приехал.
— В КАБИНЕ?! Ты же могла вырваться, убежать?
— Ты не понимаешь.
— А мама? Ты ей сказала?
— Она сама все вынюхала.
— И что теперь?
— Грозится в суд подать. Я же несовершеннолетняя.
— Тебя будут СУДИТЬ?
— Дура, что ли? Его. Мать на него подаст, чтобы он на мне женился.
— Ты его любишь?
— При чем тут это? Хотя он вообще-то ничего… высокий, на лицо тоже… Да ну, обыкновенный курсантик. Его очень беспокоит, что у него усы не растут, он их поминутно дергает и смотрится в зеркальце.
— Как странно ты смеешься. Не понимаю, зачем суд?
— Ты мою мать не знаешь. Она как узнала, сразу побежала к начальнику училища, там такой хай подняла. Его чуть из курсантов не выперли.
— А почему оставили?
— Потому что мать быстро сообразила, что если уж он будет моим мужем, то пусть лучше офицером, чем никем.
— А ты не ходи на суд.
— Это ничего не изменит.
— Сбеги из дома.
— Куда?
— Ко мне.
— Ты мою мать не знаешь…
— Ларусь, если ты замуж выйдешь, как же школа, институт? Ты же хотела хирургом стать?
— Детские мечты. Он через два года кончит, пошлют на Север, где там учиться? Да если б и выучилась, работы все равно никакой.
— Ты так говоришь, будто совсем смирилась. Можно ведь найти работу с общежитием, учиться в вечерней школе… Между прочим, Ларка на будущий год собирается перейти в вечернюю школу, чтобы не торчать в одиннадцатом классе.
— Ты мою мать не знаешь.
— Она тебя не любит?
— Нет, любит. И желает добра… И отец любит…Чтоб они сдохли!
— Ларусь!!!
— Темно уже. Тебе пора домой. Мать первый раз меня на столько одну оставила. А то все караулила. Как часовой.
— Лар, а если…
— Иди. Постарайся в школе никому не рассказывать.
— Да ты что!
— Ладно, извини, что приходится говорить. Иди. Дует от двери. Скоро такой же мерзлячкой, как мать, стану.
Бред какой-то: сейчас, в наше время засадить человека в клетку и заставить делать то, что он не хочет! Неужели нельзя этому помешать? Ведь безвыходных положений не бывает?
А если попросить Ник.Миха поговорить с Ларуськиной матерью? Нельзя. Получится, что я проболталась в школе. Спрятать Ларусю у нас на даче? Пусть ее мать побегает, поищет? Замерзнет она там. Обратиться в милицию? Суд — это и есть милиция. Но ведь нельзя же, чтобы человек в таком огромном городе остался один со своим горем! Кто-то же дожен ему помочь!
— Дзи-инь-зи-инь-зи-инь!
— Что ты звонишь? У тебя же ключи есть.
— Ой, мам, хорошо, что ты так рано.
— Это, между прочим, ты так поздно.
— Я у Ларуси была. Представляешь, ее мать заперла, как в клетку, следит за ней, никуда не пускает!
— Видно, она что-то натворила.
— При чем тут натворила? С ней просто несчастный случай произошел. Она летом жила в деревне и там подружилась с курсантом, а он…
— …?
— … ну, ты, в общем, сама понимаешь. Так теперь ее мать устраивает суд и другие ужасы.
— Ну что ж, девицы у вас в классе с вполне развитыми формами, лет на восемнадцать выглядят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186