Тоже мне — киноактриса! Распредставлялась — «любовь прекрасна, мир чарует»!… Расфилософствовалась — кислое яблоко, горькое яблоко!… А на самом деле любовь — это самое мерзкое, самое уродливое чувство на земле!
— Больно ты, деушка, поздно домой стала являться. Мать не доглядывает за тобой, так ты и рада.
Какое Елене Яковлевне дело, когда я домой прихожу? Ее Ленка, можно подумать, дома сидит.
— Отец, знамо дело, — мужчина, его забота деньги зарабатывать, а мать-то уж могла бы за девицей последить. Так я, Ксения, говорю?
— Чего ж не так? Мужчина — он завсегда.
— И то сказать, какая из доцентки хозяйка? Ни тебе сготовить, ни постирать. Все бегом, все бегом. Так, что ли?
— Хозяйка, она завсегда…
— Если мужика уютом не приветить, он, какой хошь хороший, на сторону бегать начнет.
— На сторону, они завсегда…-
— Вот меня пусть кто угодно спросють, не побоюсь сказать: грех на такого мужика жаловаться: он, бедняга, сам свои носки, рубашки стирал. Где еще такого мужика найдешь? Верно, Ксения?
— Мужик справный: не курит, не пьет. Чего ж еще?
О ком это они? «Мужик» — это мой папа, что ли? У самих у них мужики деревенские. Двух слов связать не могут. Кто им позволил о моих родителях судить?!
— Чего чай-то пустой хлебаешь? На-ко вот пряничка.
— Спасибо, не хочется.
— Ешь, ешь, а то вон какая худющая стала, прямо кожа да кости.
— Телефон!
— Сиди, не прыгай. Ксения подойдет.
— Ал-л-ё! Кого нада? Ась? Тут она. Чай пьет. Ну, позову, позову, чошь не позвать.
— Иди, тебя.
— Анна Григорьевна? Здравствуйте.
— Опять лежит твоя бабка. Спиной мается. Говорит, приезжай завтра, привези яичек, маслица, ряженки бутылку. Покушать-то она любит, даром что больная. А ты, слышь, вот чего… Батька-то писал?
— Кому? Мне? Нет.
— А по телефону звонил?
— Нет.
— Так ты что, ничего не знаешь?
— Чего не знаю?
— Так мать же твоя на развод подала. И правильно сделала. Женщина она видная, доцентша, такая, какого хошь, мужа найдет: и с квартирой, и с машиной.
— С какой машиной?
— С «Волгой», вот с какой. А то, что артисты — тьфу! Там у них любовница, тут другая. И опять же деньги в дом не носит. По мне так: мужик, который получку не носит, хуже горького пьяницы. Я и своим говорила: «Получку мне вынь да положь, всю до копеечки. А что сверх того схалтуришь — то твое». Дачу-то, не слыхала, как делить-то будут? Через суд или как? Бабка твоя говорит…
Гудит в трубке… Наверно, пальцы сами нечаянно на рычаг нажали? Ти-ик-ти-ик-тик. Какое Анюта страшное слово сказала. РАЗВОД! Подала на развод? Что же они теперь будут в суде, как преступники?
— Чо, бабка заболела?
— Да…
— Да не расстраивайся ты, дело стариковское Ей уже на кладбище пора. Иди чай-то допей.
— Спасибо не хочется.
Нужно…собрать расползающиеся мысли. Почему мама мне раньше ничего не сказала? И теперь не говорит?…
Глупости. Я и так все знала. До Елены и до Анюты. Еще в августе, когда бабушка с особым таким лицом, будто ее министром назначили, намекала: «Сиротинушка, ты моя». И в сентябре, когда один раз потихоньку шла за мамой по Карла Маркса. Она разговаривала сама с собой. В правой руке у нее была сумочка, а левой она жестикулировала, будто отмахиваясь от чего-то. И потом папа что-то слишком долго не возвращался из командировки в Москву: июнь, июль, август, сентябрь, октябрь… Таких поездок раньше не было.
Да, знала, что что-то страшное произошло, но не хотела об этом думать.
Суд — развод — сиротинушка… в голове не укладывается. Буквально. Просто выталкивается из головы и все.
Ой, что будет, когда в школе узнают? Нет. В школе можно скрыть, а вот от соседей… Какое Елене-то с Ксенией и Анютой до нас дело!? Или развод — это такая трещина в семье, сквозь которую все как тараканы теперь полезут в нашу жизнь?
Ключ звякнул! Мама! А у меня на кухне грязная посуда брошена. Не объяснять же, что это из-за соседей. Побегу уберу!
— Ты что, мартышка, носишься как угорелая?
— На улице дождь?
— Угу. Совсем промокла. Зашла в кулинарию бифштексов купить, а он как припустит. Ты к бабушке ездила?
— Нет, она велела мне завтра привезти продукты.
— Ты что на меня так смотришь?
— Костюм красивый.
— Это английское джерси. Мне наша лаборантка Алевтина достала. У нее связи в какой-то комиссионке. Нужно будет попросить ее тебе что-нибудь подобрать.
— Приятный на ощупь…
— Да уж, умеют англичане: с одной стороны строго и элегантно, а с другой — очень женственно.
— Я пойду, поджарю мясо?
— Хорошо. Только порежь на вторую сковороду капусту, что б гарнир был. И поджарь два яйца. Пусть у нас к бифштексу будет все как положено.
Импортный костюм хорошо скрывает, о чем мама думает. Руки, пожалуй, выдают — чуть более усталые, чуть больше дрожат. По лицу не заметно: только под глазами кожа собралась и набухла.
Неужели маме не страшно тюкнуть судом по скорлупе семьи? Яйцу и то нехорошо на раскаленной сковородке — шипит, подскакивает, а каково нам будет?
— Арома-ат! Прямо из комнаты выманивает. Давай скорее накрывать на стол.
— Мам, я не буду мясо, ладно? Только капусту с яйцом.
— Ну, ты, милая, совсем заелась! Такой бифштекс она не будет! В других семьях люди неделями мясо не видят…
Другим семьям, может, мясо и вовсе не нужно? Они живут все вместе в одной скорлупе и никого не выбрасывают на раскаленную сковородку.
Ой, как же я не подумала, где теперь папа будет жить. В Москве? В гостинице? Снимет комнату? Очень дорого. И как я его там увижу? Сюда вернется? Зачем же тогда суд и развод? Поставит раскладушку за сараями и завернется в военную плащ-палатку? На дачу переберется? Зимой, без печки?
Где живут люди, когда они остаются без семьи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186