В приличных семьях при любом режиме хорошее воспитание.
— Петушихам, бедным, тяжело, им приходится каждый день выполнять тяжелую монотонную работу.
— Ни к какой другой работе они просто не приспособлены. Попробуй, заставь их сидеть за книгами. Они как собаки завоют.
— Петушихи не виноваты, так сложилась их жизнь.
— Что значит «сложилась»? Эта жизнь их вполне устраивает. Они считают себя хозяевами в ней. Только послушать, как они распоряжаются судьбами дачников: этих они пустят, тех выгонят. Господа, да и только.
— Какие же они господа в черных заношенных юбках, в фартуках и плюшевых жакетках?
— А в кубышке у каждой больше, чем у любого профессора на сберкнижке.
Вот ведь какая Антонина Ивановна. Берет и перепутывает собой время. Время должно всегда идти вперед от темного прошлого к светлому будущему: в космос, в коммунизм. А у Антонины Ивановны получается, что раньше люди были воспитанные, а теперь нет.
— Антонина Ивановна, хватит картошки?
— Нет, если придут солдаты, нужно еще столько же.
Ну, Петушихи, ладно, в них время просто остановилось: старое, дореволюционное. Хотя, что значит «время В НИХ остановилось»? Ведь вон этих Петуших сколько! Это они остановили время!
А Антонин Ивановн сколько? Одна? Может, ее обратное время можно не считать? Мне в нем так же трудно жить, как во времени Петуших.
— Антонина Ивановна, а почему вы, кончив математический факультет, стали редактором, а не математиком?
— Время такое было. И потом, я должна тебе сказать: в своей области я такой же профессор, как математик в своей.
— Антонина Ивановна, а почему вы из Москвы уехали? Все-таки столица, Кремль?
— Ушла от мужа.
— Кто же уходит от мужа, оставив ему целый город?
— Он был влиятельным человеком, и меня преследовало ощущение, что им заполнена вся Москва.
Интересно представить себе мужа Антонины Ивановны. Наверно, он был старый и толстый, раз влиятельный. Когда она сказала, что уходит от него, он вскочил, побагровел и страшным голосом закричал: «Что?! Да как вы смеете!» А Антонина Ивановна: «Воспитанные люди так не кричат». Надела пальто, ботинки и открыла дверь прямо в метель.
Потом она шла из института в институт: «Ах, вы бывшая жена такого-то? Вас не приказано брать на работу». В школе: «Очень сожалеем, но…». В магазине ничего не продают, в поликлинике не лечат, в дома не пускают. А толстяк сидит за столом, обставленном телефонами: «Алло? Она была у вас? Выгнали? Прекрасно, прекрасно. Что? Она не заплакала? Ничего, заплачет».
— Антонина Ивановна, ваш отец умер в блокаду?
— Нет, в блокаду умерла мама. Отец погиб в тюрьме незадолго до войны.
Тюрьма? Опять тюрьма? Какая-то жуткая дыра во времени.
— Кстати, мужа моего взяли уже после войны.
Ой, и муж, оказывается, провалился в ту же дыру. А я про него такое подумала… Но кто же залатывает время? Кто знает, где у времени зад, а где перед?
И ведь ни у кого не спросишь. Скажут, маленькая. А какая же я маленькая, если мне нужно понять время каждого человека. Чтобы идти прямо в будущее и не заблудиться.
— Антонина Ивановна, а что вы больше любили — Ленинград или Москву?
— Дочистила картошку? Молодец. Теперь скинь-ка с себя платьишко и простирни. На таком солнце вмиг высохнет.
— Так Ленинград или Москву?
— Больше всего я любила Белгород. Маленький провинциальный городок. Кондитерские, претендующие на европейский шик. Лавочки, где приказчики особенно почтительно раскланивались с моей мамой, она для них была дама и постоянная клиентка. Хотя папе моему не было свойственно тщеславие провинциального полусвета. Но и он иногда любил разыграть из себя гуляку и мота. И тогда мы садились в поезд и ехали обедать в ресторан в Харьков или слушать оперу в Киев.
— А Ленинград?
— Ленинград? Блокада. Ожидание сына из плена. Коммунальная квартира…
Что— то у нас с тобой керосинка коптит. Не иначе, как керосин кончается.
Кажется, я начинаю понимать, почему у Антонины Ивановны так странно течет время. Просто она очень долго жила. Это была жизнь не одного, а нескольких человек. Один шел вперед, другой застыл на месте, третий повернул назад…
Нужно проследить время того, кто не так долго жил. Раскиных? Угу. Сначала время шло правильно, потом обрыв, и оно потащилось медленно-медленно, как черепаха. Теперь Шурка это медленное время возьмет и раз — скачком продвинет вперед. Цыц! Слушаться! Кому говорят!
А вдруг он никогда в театральный не поступит? Вдруг у него время остановится совсем? Нет, так не может быть. Это было бы слишком несправедливо по отношению к их семье.
Интересно, как время движется у Арта? Смешно: внешний обод катится вперед, а внутренний — назад: в далекое-далекое прошлое.
А мои папа с мамой? Вот у них правильное время. И они правильно идут вместе с ним.
Боюсь только, я подведу их время: не поступлю в университет, не стану ни ученым, ни писателем. Никем.
Зачем папа привез к нам на дачу гостей?
Неужели он не видит, что дом наш недостройка. Его нельзя посторонним показывать. Самому же потом будет неловко перед своими студийцами, когда они тут все рассмотрят. Хоть бы мама или Антонина Ивановна приехали. Они бы придумали, как все понезаметней сделать. А от меня какой прок?
— Давай, голуба, не суетись. Здесь все люди свои, цирковые, так что устроимся на газетке по-походному.
— Но газетку-то нужно постелить на стол. А у нас такого большого стола нет.
— В беседке накроем. На свежем воздухе. Смотри, мышонок, сколько мы всяких вкусных вещей от Елисеева приволокли.
— В беседке стол качается. Ножки подгнили. И одна скамейка сломана.
— Не беда, дружок, здесь все люди мастеровые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186