— Обратно на газон. Здесь он растечется грязной лужей, будет некрасиво. А там со своими в куче… все-таки еще полежит.
— Брось ты с гадостью возиться. Ты Пшеничного видела?
— Нет.
— Врешь. Он на углу стоял, наблюдал, как ты снег по лестнице катала.
— Что же он не подошел?
— Меня заметил. Ну-ка, скажи правду: ты хоть раз без меня с ним виделась?
— Да.
— Сколько раз?
— Три.
— Та-ак. Он не хотел за мной заходить?
— Нет.
— И ты считаешь, что это по-товарищески?
— Это что — допрос?
Ой, как неловко вышло. У Ларки же родители милиционеры.
— Почему же ты с ним пошла? Ты же обещала?
— Не знаю. Он меня как собаку на поводке водит.
— И тебе не стыдно такое говорить? У тебя что, женской гордости нет?
— Понимаешь, в моей с ним дружбе…
— Ах, у вас дружба?! Мы с тобой вместе с пятого класса учимся, а он только что появился и, пожалуйста, — у вас дружба! А известно тебе, что между мужчиной и женщиной дружбы вообще не бывает: либо любовь, либо ничего!
— Я не знала, что между мужчиной и женщиной не бывает…дружбы. Ты это у Бальзака прочла?
— Угу. Ну, так как?
— Что как?
— Кто тебе важнее — я или он?
Господи, опять выбирать! Это уже было! С Ларуськой! Я больше не могу! Я не умею, выбирать!
— Лар, ты — это ты, а он — это он. Здесь же все совсем другое.
— Ничего не другое. Я не хотела тебе всего рассказывать, потому что ты очень наивна. Но я требую, понимаешь, требую, чтобы ты оставила этого человека.
Лара права, Пшеничный так о ней говорил, что совестно было слушать. Это, в общем-то, предательство. Но как она может требовать? Она же не учитель.
— … И потом, ты же должна думать о своем будущем. На носу экзамены. Нам нужно вместе готовиться. О каких гулянках может идти речь?
— Мы же…
— И вообще, тебе нужно развивать силу воли. У тебя бритва есть?
— ЧТО?
— Жаль. Я бы сейчас разрезала себе руку до самой вены, чтоб ты видела, что для меня значит дружба.
— Лар, у меня сегодня мама из Риги приезжает. Мне нужно в шесть часов быть дома.
— Хорошо. Иди. Я тебя не держу. Только когда придешь к себе, кинь мне в форточку ответ: я или он. Я буду стоять вот тут, под деревом и ждать хоть до завтра.
— Лар, ведь дождь…
— Иди. И запомни: если ты попытаешься меня обмануть и встречаться с ним тайком, я все равно узнаю.
— Но…
— Иди.
Господи, зачем все это Ларке? Ей же не нужен Пшеничный? И я не нужна. Она взрослее нас обоих в сто раз.
И как мне ему сказать про Ларкин ультиматум? Он разозлится или высмеет меня. Врать? Прятаться? Не подходить к телефону?
— Ты чего под дверью стоишь?
— Ключ куда-то запропастился.
— Вечно ты ключи теряешь. Мать ее ждет, а она, незнамо где, шляется.
— Ой, приехала? И пальто привезла? Какого цвета?
— Не видела, не знаю. Умойся сначала. Все лицо в грязи. Плакала, что ли?
— Нет. Дождь.
Мама и вправду немного другая приехала. Как будто с курорта. Или это я успела за три дня от нее отвыкнуть?
— Мам, хорошо в Риге? Красивый город? Ты в гостинице жила?
— Обуй тапки, от мокрых чулок следы на полу.
— А в кафе кофе пила? В этом пакете новое пальто? Какого цвета?
— Устала я с дороги. Давай не будем сегодня распаковывать.
— Ну, мамочка, пожалуйста.
— Не трогай руками.
— Белое? Я в дырочку посмотрела. Белое?
— Скорее светло-серое.
— Марко больно. Совсем ума нет, для Ленинграда белое пальто справлять.
— Бабушка! Белый цвет — самый королевский. Мам, примерь.
— Ладно, уговорила, лиса, развязывай.
— Вот! Именно таким я его и видела. Тютелька в тютельку: клеш, воротник, как у королев, и белое.
— Срам, как обкарнали. Матерьял, поди, закройщик украл.
— Бабушка! Сейчас модно короткое.
— Не кричи, побольше твоева понимаю, где мода, а где обкорочено. Добротный габардин — и так испортить.
— Ну что ты, посмотри, как красиво. Прямо как на выставке.
— Твоей матери не на выставке стоять, а в трамваях тереться, на работу ездить.
— Мам, ну что она, вечно все ругает.
— Ладно, не ссорьтесь, я тебе тоже демисезонное пальто привезла. Открывай чемодан.
— Зеленое?!
— Примерь.
Странное пальто. Цвет нормальный, а вот рукава… я таких ни у кого из девчонок не видела.
— Это рукав кимоно. Он на Западе очень моден. Не сутулься. Спина хорошо сидит.
Ки— мо-но -японское слово. В школе услышат — ржать начнут.
— Ну и пальто! Сущий балахон! Это, поди, специально для беременных.
— БАБУШКА!
— Действительно, мама, причем тут беременные?!
— Сами что ль не видите? Куда ребенку такое: рукава — летучая мышь, кругом складки… Пузо ей, что ли, в них прятать?
— БАБУШКА!
— Что «бабушка», закройщики в Риге специально вредительством занимаются. Смеются над русскими дурами. А вы как попки: мода, мода! Кому, спрашивается, такая мода нужна?!
— Не сутулься. Когда колесом спина, ни одна вещь сидеть не будет. Покрой очень современный, просто бабушка к нему не привыкла.
— Что же она тогда критикует?
— Действительно, мама, у тебя язык просто приспособлен для того, чтобы людям настроение портить.
— Я правду говорю. А не нравится, могу и к себе уехать. У меня, чай, собственная комната есть. Только, когда понадоблюсь, не бегите и не звоните. Не приеду.
Ой, забыла Лариске записку в окно бросить. Неужели она там так и стоит в темноте, под дождем? Ничего не видно. Ушла, наверно. Не дождалась.
Странно, почему у каждого человека своя правда: у Ларки своя, у бабушки своя, у мамы своя. И каждый старается меня в свою правду затолкать. А мне — одна правда велика: я растягиваюсь, растягиваюсь, все равно меня не хватает. Другая мала: сжимаюсь, сжимаюсь аж кости трещат. Все равно не довольны.
Но ведь я же жи-ва-я, мне больно?
— Э-э-э, да никак у тебя новое пальто, поворотись-ка, сынку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186